Давно не пахло земляникой
Шрифт:
Волька сочувственно вздохнул и решил отвлечь Инну от плохих воспоминаний.
— А вообще-то ты правильно сказала… Лицо у тебя красивое.
— Влюбился наконец, — ехидно произнесла Инна, но Волька почему-то не испугался. К этому времени он как-то перестал стесняться и подбирать выражения. Наверное, это было чье-то влияние…
— Конечно, — сказал Волька, — когда ты так сидишь с закрытыми глазами, и молчишь к тому же…
— Владислав… — простонала Инна.
— А я такой… Я объективный, лицо у тебя
— Ему нравится, — снова ехидно прошептала Инна.
— Платье у тебя классное. Когда ты там стояла утром. В двери. Просвечивалась, как из гербария этот… лист кленовый. Вот.
Волька глядел на освещенное лунным светом лицо Инны, и на душе у него было непривычно щекотно. Смотрел и лениво думал, какую бы еще наглость сказать.
— Но на вокзал, — вспомнил Волька, — я б, наверное, не поперся, чтоб меня там, как обезьяну, в бинокль Анкудинова разглядывала. Я еще не контуженный.
— Господи! А-нут-ди-но-ва!
— Какая разница, кто на тебя, как на обезьяну, смотрит. — Волька шмыгнул носом и замолчал. Кажется, он сказал все, что хотел, а может, даже и больше.
— Все? — спросила Инна.
Волька пожал плечами.
— И сразу видно, что ты, Владислав, не разбираешься в любви! Вначале нужно было что?
— Ничего не нужно, — сказал уверенно Волька.
— Как это ничего? — поразилась Инна. — А знаки подавать нужно или не нужно? Или хотя бы страдать, чтобы заметно было, что человек помирает? Или там, для себя, зубами скрипеть во сне и жевать подушку? Грезить, наконец!
— Еще чего, — фыркнул Волька. — Зубами — это от нервов. Или от глистов.
— Ну-у, Владислав! Ну ты не… Ну ты вообще, совсем ни капельки, ни вот столечко не разбираешься в любви! — И Инна плюхнулась на полку.
— Я не разбираюсь?! — обиделся Волька, как специалист. — Признаки, признаки… Прищуришься, как японец, до потери пульса и действуешь на человека, вместо того чтобы… — Волька запнулся, — он не знал, что надо делать вместо того, чтобы щуриться. Не целоваться же без предупреждения? Этак дылда Королькова подумает, что влюбилась в него, в Вольку, и начнет его расцеловывать прямо в классе. От такого ужасного предположения у Вольки испарилось нахальное настроение.
Вагон качал, но совсем не так, как днем, резво и весело, а легко, словно на качелях. Наверное, машинист понимал, что люди спят и поезд надо вести плавно, чтобы не потревожить их.
— Ты смешной, — прошептала задумчиво Инна, — но странный. Может, ты коварный?
— Я не такой, — поспешно открестился Волька. — Это на меня что-то напало. Нахальство какое-то.
— Тетка Анастасия тоже… тоже рассказывала, как она не храпит. Что спит чутко, как ребенок, — Инна зевнула. —
— Я стеснительный, — устало объяснял Волька. — И застенчивый. — И тоже зевнул.
— На застенчивых воду возят…
— На обидчивых, — поправил Волька.
— Верно. Обидчивые возят на застенчивых…
Волька закрыл глаза.
— Давно, понимаешь, не пахло земляникой, — прошептал он, — а я люблю. Знаешь, какой запах? Самый приятный на свете. Мы как-то под Хутор Михайловский ездили по ягоды. Все давно насобирали по полбидона, а я в стакан ягод положил, сижу себе и нюхаю… Лес солнечный… И как будто все кругом, и небо тоже, земляникой пахнет. Даже голова кружится… Вот. А мама испугалась. По телеку только наркоманы нюхают всякую отраву. И сейчас вот… Не чувствуешь? Днем не пахло, а сейчас как будто пахнет… Может, из окна?
— Ты феномен, Волька, — после небольшой паузы заметила Инна. — Плохо только, что запахи противные бывают. Амбрэ называются.
— Амбрэ… Думаешь, для глаз мало противного? Только для этого специального названия не придумали. А вообще-то для глаз еще больше всякого амбрэ…
— Просто для глаз больнее… — прошептала Инна.
…На душе у Вольки было щекотно, но он не позволял себе смеяться. Он жмурился, потому что солнце светило с невероятной силой. Инна смотрела на него и улыбалась. В гербариях ей места уже не хватало! С такими крыльями не сажают бабочек под стекло…
— Это ты по гороскопу такая? — не поверил Волька.
— Владислав… Славивлад… Дивласлад… — Инна вдруг нахально показала Вольке язык.
— Вот как врежу сейчас, — обрадовался Волька.
— Воленька, мальчик мой, ты не хочешь земляники? — И Инна откуда-то из-за спины достала полные горсти красных ягод.
— Это ваши знаки? — удивился Волька. — Которые вы подаете?
— Волька… Волька… Волька… — щурясь на ослепительном солнце, прыгала на одной ноге, размахивала крыльями и кривлялась нахальная девчонка. А у Вольки на душе было щекотно, но он не позволял себе смеяться.
…Солнце светило с невероятной силой. Даже занавески на окне оттопыривались. Да нет же! Это ветер! Волька сел, зевнул и поглядел на соседнюю полку. Инна дрыхла, укрывшись с головой простыней. Волька еще раз зевнул и вдруг вспомнил, что когда он засыпал, Инна как будто еще что-то говорила. И кажется, что-то важное. Надо будет спросить… Анастасии Ивановны в купе не было. Волька быстренько оделся, сбегал умылся и стал бродить в одиночестве по пустынному коридору, с нетерпением ожидая, когда Инна проснется. И прислушивался к звукам в купе. Наконец, полка заскрипела. Зашуршало… Волька распахнул дверь и громко заявил: