Давно закончилась осада... (сборник)
Шрифт:
— Оська! Только не вздумай снова слезы пускать!
“Слезы, не слезы — какая разница? Это ничего не изменит. Ни-че-го…”
Между кокпитом и бортом была неширокая полоса палубы. Оська лег на нее грудью. Свесил руки и голову. Внизу, в метре от палубы, бежала назад бурливая вода. Зыбь по-прежнему подымала и опускала “Маринку”, только быстрее, чем ночью — потому что шла навстречу. Потом сделали поворот, и ветер опять стал почти попутным. Вода была зеленой и прозрачной, потому что совсем
Каким праздничным, каким победным был бы этот рассвет, если бы…
А теперь что? Теперь еще хуже, чем прежде. Раньше хоть было точно известно — везут в Цемесск. А теперь где искать ее, маму Норика? После того, что случилось, упрячут неизвестно куда.
“Это я виноват…”
Видимо, сказал это Оська вслух.
— Ни в чем ты не виноват. Наоборот.
— Ага. Скажи еще: “Ты сделал все, что мог”.
— Ты сделал все, что мог. Даже больше…
— Норику от этого будет не легче.
— Да. Но тебе должно быть легче.
— С какой стати? Если ему плохо… Что я ему скажу?
— Пока ничего не надо говорить. Сперва попытаемся что-то узнать… Может, все еще повернется по-хорошему.
Но Оська не верил, что повернется по-хорошему. Раз уж сорвалось, покатится под уклон. Всё хуже, хуже…
Но почему вышло именно так? Может, потому, что он потерял барабанщика?
А если бы не потерял? Не все ли равно… Оська чувствовал, что злые дела множества взрослых людей сильнее волшебства всех на свете ольчиков… если даже верить в это волшебство всерьез…
Шарик на цепочке вдавился в Оськину грудь. Оська повозился, вытащил шарик, зажал в кулаке. Гладкая бусина быстро затеплела. Словно даже толкнулась в ладони…
“И ты не можешь помочь, — без упрека, устало сказал ему Оська. — И Даниэль…”
Но все же где причина неудачи? Ее не моглобыть! Оська же чувствовал! Всё шло по велению доброй судьбы! Даже машина времени работала на успех! В неудаче была дикая неправильность — словно нарушение законов природы!
А может, все это опять сон?
…— Ховрин, — сказал из рубки девичий голос, — тебя на связь. Подойди.
— Кто?
— Командир Юра…
Ховрин легко хлопнул по Оськиной спине.
— Подожди. Не вздумай кидаться за борт. Я сейчас…
Миновали маяк на Казачьем мысу. Потянулся желтый берег с развалинами древнегреческого полиса. Солнце брызгало навстречу. Оська закрыл глаза…
— …Ось…
— Что? — И глаз не открыл.
— Ось… — осторожно сказал Ховрин. — Юра сообщает: те трое нашлись… Да тихо ты! Черт… Как пружина… Их держали почему-то отдельно, в трюмном отсеке. Теперь они все вместе…
— И она?
—
— Буду… — И Оська уткнулся носом Ховрину в грудь.
Минут через двадцать подошли к пирсу. Здесь стояли катера и парусники Ковалевского яхт-клуба.
Еще издали Оська увидел Норика. Тонкую фигурку в желтом, с черным кругом на груди — будто мишень.
Как он узнал? Как отыскал эту загородную базу? На чем приехал в такую рань?
Едва шхуна чиркнула бортом о кранцы, Оська вылетел на пирс.
— Чип, привет! — Он уже смыл забортной водой слезы.
Норик не ответил и смотрел мимо.
— Норик… ты чего?
— Ничего… Я вчера вечером зашел к тебе, а мама твоя говорит: “Он ушел в плавание на ночь”.
— Ну… да…
— И не мог позвать меня? — полушепотом сказал Норик.
— Я… не мог. Честное слово.
— Ну… тогда хотя бы не скрывал, что идешь на яхте. Ты ведь знал про это с утра.
— Знал…
— Боялся, что буду проситься с тобой?
— Да, — вздохнул Оська. Потому что это была правда. — Ты стал бы проситься, а тебе нельзя.
— Хватит уж нянчиться с моим сердцем! — Норик метнул в Оську ощетиненный янтарный взгляд. — Я вам не инвалид!
— Не в этом дело! Дело в том… что…
— В том, что это измена, — тихо и неумолимо сказал Норик. — Говорил про сигнал: “Держаться вместе, соединенно”, а сам…
Повернулся и пошел. Локти торчали, лопатки сердито двигались под юнмаринкой, словно хотели сбросить со спины черный круг-мишень.
Он уходил, как уходят насовсем.
Этого еще не хватало!
Оська бросился следом. Мелкий гравий врезался в босые ступни — сандалии-то остались на “Согласии”. И попал под ногу торчащий из гравия булыжник…
Что ж, природа требует равновесия. За победы и радости надо чем-то платить. Оська заплатил болью в пальцах правой ноги и разбитым локтем. Сел, помотал головой. С локтя крупно закапало на гравий.
Норик уже не уходил. Обернулся, уронил руки, смотрел на Оську, округлив рот.
— Ч-черт, и платка нет… — Оська, морщась, зажал локоть.
— У меня есть, вот. Чистый…
— Спасибо, Норик…
— Дай, я замотаю… Ух как рассадил.
— Сон в руку, — вздохнул Оська. — Хотя во сне была нога. Даже обе…
Норик непонимающе молчал. Затянул узел. Потом сел на гравий рядом, проговорил — без упрека уже, а со скрытой виноватостью:
— Думаешь, мне так уж хотелось на яхту? Просто обидно… Я боялся…