Давно закончилась осада... (сборник)

Крапивин Владислав Петрович

А в ремесленной школе уроков домой вообще не задавали. Особенно Коле Лазунову, давно получившему зачеты по большинству предметов. Теперь он ходил только в мастерские да на занятия по корабельному делу. Да и там ему — строившему вместе с Трофимом Гавриловичем учебную модель — было легче, чем другим. Основные названия корабельных деталей он знал давно, а те, что не знал, запоминал сразу.

Кстати, именно он приклеил Фролу новое прозвище. Когда изучали устройство шпангоута, все развеселились, узнав, что треугольная деталь на стыке двух

корабельных ребер называется «флор». Очень уж похоже на «Фрол». А нижняя часть ребра — тимберса — называлась «флор-тимберс».

— Фрол-тимберс! — громко высказался Коля, знавший, что за шутки не наказывают (тем более таких прилежных учеников, как он).

Трофим Гаврилович погрозил пальцем, но и посмеялся вместе со всеми, видя как забавно растерялся Фрол Буденко.

С той поры и повелось: «Эй, Фрол-Тимберс»!» А вскоре от прозвища остался просто «Тимберс». Фрол понял, что сердиться нет никакого резона. Кличка все равно не отлипнет, если уж приклеилась. К тому же, была она корабельной, значит, ничуть не обидной. На Колю Фрол не злился. После истории с пистолетом он вообще относился к нему по-иному — как к равному и без насмешек…

Иногда Коля возвращался с поисков добычи перед самым заходом солнца (а заходы эти делались все более поздними). И если Тё-Таня оказывалась дома раньше него, снова возникал шумный разговор:

— Где ты был? Я себе места не нахожу! Ты свихнешь себе шею на этих бастионах, если только… если не случится чего-нибудь еще хуже!

Коля опять мысленно плевал через плечо и сцеплял на левой руке два пальца, но бодро отвечал, что ничего хуже свихнутой шеи не бывает.

— Перестань глупо острить! Я говорю серьезно! Скоро ты сведешь меня с ума!..

Однажды за Колю заступился Борис Петрович. Доктор объяснил тетушке, что «мальчик ведет себя в соответствии с законами природы». Все дети за зиму устают от холода и занятий, поэтому стремятся на улицу, на солнце и свежий воздух — к шумным и подвижным играм. А прилежание их в это время, увы, ослабевает.

— И тут уж, любезнейшая Татьяна Фаддеевна, необходимо смириться, с природой не спорят.

— Но если бы это были нормальные игры! А он тащит домой всякое… всякий военный ужас!

— Что поделаешь. Надо учитывать своеобразие местных условий…

Но ни Татьяна Фаддеевна, ни доктор не знали тогда, что Коля не только собирает «военный ужас», но и торгует им. А когда это открылось, для тетушки было новое потрясение.

— Это переходит все границы! Какой стыд! А если об этом узнают мои знакомые? Соседи?

— Давно уже все знают…

— Ты словно гордишься этим!

— А чего такого?

— Ты… видимо, забыл, что ты не только ученик ремесленной школы, но и… фон Вестенбаум!

Коля пожал плечами. То, что было неприемлемо для столичного мальчика из почтенного (хотя и небогатого) рода фон Вестенбаумов, вполне годилось для Кольки Лазунова из Артиллерийской слободки. А таким он себя ощущал все больше. И сказал с интонацией

именно слободского мальчишки:

— Я разве ворую? Я честно деньги зарабатываю, своим хребтом. На черный день…

Татьяна Фаддеевна села к фортепьяно и разразилась бурной музыкальной пьесой.

Фортепьяно появилось в конце марта. Его где-то раздобыл и с несколькими мастеровыми привез на телеге доктор. Сказал, что дарит его Татьяне Фаддеевне и Коле..

— Но Борис Петрович! Как можно! Это же безумно дорогой подарок!

— Ничуть! Оно досталось мне случайно и почти бесплатно. Отыскали, когда разгребали развалины за Морской библиотекой. Смотрите, сохранилось почти без царапин. Мне пришлось только на два-три часа стать настройщиком…

Доктор был не только медик, но и весьма изрядный музыкант. Прекрасно играл на виолончели и — вот, оказалось — умел настраивать пианино.

Тетушка в конце концов приняла подарок. Тем более, что девать его все равно было некуда. Не спускать же с крутого склона за Косым переулком (телега уже уехала).

Маленькую фисгармонию перетащили в комнату, где спал Коля (он не спорил), а фортепьяно заняло почетное место. И теперь, когда у Татьяны Фаддеевны в споре с племянником кончались слова, она садилась за клавиши и фортепьяно гремело гневной музыкой. А тетушкина прямая спина выражала негодование.

Любопытно, что, несмотря на все возмущение Татьяны Фаддеевны, лазать с мальчишками по бастионам и траншеям и даже торговать трофеями она Коле не запретила. Видимо, по тем же соображениям, что «всю жизнь держать мальчика у юбки не будешь».

Коля же, чтобы лишний раз доказать свою правоту, однажды сказал:

— Женя Славутский уж на что воспитанный мальчик, а от нас никогда не отстает.

Тё-Таня только руками развела. Женя был для нее действительно примером благоразумности и скромного поведения. И если уж он…

Женя в самом деле искал трофеи и продавал их вместе с другими ребятами из компании Фрола (Тимберса!) Деньги он иногда отдавал Лене на хозяйство (все-таки кой-какая помощь!), а порой покупал на них бумагу, карандаши и акварельные краски в писчебумажной лавке Савватеева, что зимой открылась в начале Морской улицы.

Однажды Коля и Женя на берегу Южной бухты, у самой воды, нашли рядом с громадным якорем-кошкой обломок доски. Была доска толщиною дюйма два. Черная от старости, но сухая. Кое-где ее проточил морской червь, но не сильно, с краю.

— Возможно, от корабельной обшивки, — определил Женя.

— Главное, что старая… — Коля ухватил обломок под мышку. — Давай, потащим в школу!

— Зачем? — удивился Женя.

— Есть одна мысль… Можно из этой штуки выточить барабанные палочки. Получится не меньше дюжины. Скажем покупателям, что нашли на бастионах. Таких трофеев еще ни у кого не было.

Женя подумал, пожал плечами, но не заспорил.

По извилистым тропкам поднялись они от воды на обрыв, принесли доску к школе.