Давняя история
Шрифт:
— Ты в первый раз, да? — шепнула Татьяна, догадавшись. — Не волнуйся, не нужно, сейчас будет хорошо, — уговаривала она ласково, прижимаясь к нему.
Он сделал отчаянную попытку и нагнул ее, схватив за плечи. Она подчинилась быстро, прильнула всем телом. Кровать скрипнула, и скрип этот испугал его, он вздрогнул.
— Ничего, ничего… не бойся.
Пробежали отвратительные минуты.
— Я не могу… Уйди, — попросил он в отчаянии.
— Ну что ты? Ты просто растерялся немного.
— Уйди.
И, отвернувшись, уткнулся лицом в подушку.
Одевшись,
— Видишь, как все не просто. Успокойся. Я не буду к вам больше приходить.
И не пришла. Через десять минут ее убили в ста метрах от порога их дома. Убили потому, что он не мог стать мужчиной, не пошел даже проводить ее, а лежал, уткнувшись носом в подушку, размазывая слезы кулаком, пока ее били по голове. И обо всем этом нужно рассказать незнакомому чужому человеку, который ищет убийцу и подозревает Мухина! Да разве сам он, Витковский, стал бы защищать Мухина, если б хоть на секунду заподозрил его?! Но он не сомневался, потому что через какое-то короткое время после тех, стыдных, минут открылась дверь и в нее не вошел, а как-то вполз Мухин, хотя двигался он и не на четвереньках, однако в таком состоянии, что хотелось сказать — вполз.
Вполз и остановился, глядя на Стаса вытаращенными глазами:
— Слушай… Ты знаешь… знаешь… знаешь, что…
И как не потрясен был Витковский, он сразу увидел, что потрясение Мухина сильнее.
— Что с тобой?
— Там… Там… Татьяна лежит… мертвая.
— Что?!
— Там, в проулке.
И Стас вскочил и побежал, вернее, хотел побежать, но Мухин поймал его сзади за высунувшуюся из штанов рубашку и шепнул:
— Стой. Нельзя.
— Почему — нельзя?
— Нельзя, нельзя.
И, уронив голову на стол, Мухин заревел, затрясся, и заколотил кулаками ко коленям.
Витковский схватил кружку с водой и вылил ее на трясующуюся голову Мухина:
— Лешка, Лешка!
Потом только вышел он из дому, и уже не побежал, а пошел в сторону проулка, и чем ближе подходил, тем медленнее шел, и людей и милицию увидел с радостью, так жутко ему было, и когда милиционер сказал грубовато:
— Проходи, проходи… Не кино тут.
Он сразу подчинился и не сделал попытку заглянуть через головы…
— Да, я любил эту девушку, — сказал он Мазину, — что было со всех точек зрения нелепо, но, как вы понимаете, любовь нельзя рассматривать с точек зрения. Это вы сейчас пытаетесь рассмотреть, а я просто страдал, а потом произошла трагедия, и…
Он не мог, да и не хотел довести свою мысль до конца. Логическую, разумную и ужасную мысль о том, что смерть Татьяны положила конец его мукам. В свои годы доктор Витковский знал, что разум коварный советчик, что он слишком услужлив, и в поговорке «понять — значит, простить» заключена ловушка, потому что всепрощение несет не меньше зла, чем нетерпимость. Да и вопреки всем рациональным соображениям не мог он забыть эту женщину, которая никогда не сумела бы понимать его, и стать другом, и пройти вместе жизнь, она могла только отдаться ему и повязать по рукам и ногам, и нынешний Витковский, отлично
— Она любила Мухина?
— Да, очень любила.
— И хотела связать с ним жизнь?
— Несомненно.
— И этим мешала ему?
— Мешала? А… Вот вы о чем. Я на минуту забыл, что вы ищите убийцу. Мешала. Вернее, так он думал.
— И пытался избавиться?
— Нет. Хотел бы избавиться. А это разные вещи. Хотел, потому что не понимал, что из себя представляет, что ему нужно в жизни, не понимал.
— Простите, Мухин был и в то время не мальчиком.
— Иногда и в сорок не знаешь, что тебе нужно.
— Вы говорите отвлеченно, а я…
— Вы о Мухине, которого подозреваете.
— Да.
— Если бы вы видели, как он рыдал! Убийца не мог так рыдать. А Мухин не мог быть убийцей. Это обыкновенный парень…
— Вы говорили…
— И повторяю. Его занесло. Он увидел вблизи те побрякушки, которые мы принимаем за блага жизни, и потянулся к ним, как дикарь к бусам. Напрасно потянулся. Разве он счастлив сегодня? Он не на месте, знает это, он прожил жизнь с нелюбимой женой, знает и это, он, наконец, не пользуется уважением собственных детей и тоже знает об этом. Он, правда, имеет большую квартиру, ему не приходится по-настоящему трудиться, он много и сладко ест, но это не радует его, и потому он много пьет. Человек, мечты которого сбылись, не будет так много пить.
— Не спорю. Но вы сказали; занесло. И я должен знать, куда его занесло и насколько.
— Может быть, я употребил неточное слово. Он бегал от нее, пытался убежать совсем, она догадывалась, но надеялась еще, как и я надеялся, неизвестно на что. По глупости я решился пригласить ее в кино, сказать ей с наивной жестокостью, что он не любит ее, и даже пробормотать жалкие слова о собственной любви. Она не пошла в кино, но ей было жаль меня. Она пыталась жалеть, как могла, отвела домой и там тоже жалела, но это была только жалость, которой я не смог воспользоваться, хоть и за то ей благодарен…
— И что же?
— Она ушла. Одна. И ее убили.
— Кто? — спросил Мазин и Витковского и себя.
— Понятия не имею, уверен, что суд предположил правильно.
— Расскажите, как вы узнали об убийстве?
Витковский молчал.
Мазин стоял над ним.
— Станислав Андреевич! Вы могли не заметить тогда, да и сейчас не замечать важного…
— Наоборот. Я заметил вещи, которые вам могут показаться находкой.
— Я не начинающий мальчик. Доверьтесь мне, Станислав Андреевич, и вы никого не подведете. Невиновный не пострадает, поверьте!
Витковский опустил голову:
— Хорошо. Мухин возвращался домой и первым увидел ее… мертвую. Он был потрясен. Я даже не ожидал от него.
— Через сколько времени это случилось после ухода Гусевой?
— Не помню. Учтите и мое состояние.
— Учитываю. Однако сколько? Приблизительно? Час? Два? Четыре?
— Нет, что вы! Скорее всего полчаса.
— Значит, она была убита сразу?
— Конечно.
— И Мухин сразу оказался там?