ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести.
Шрифт:
Корабль шел тогда в Батуми; в Батуми все время лил дождь, и Ваганов увидел сквозь пелену дождя высокую свеже-зеленую гору, похожую на ту, что стоит возле Шайона.
Спать не хотелось; водку быстро выветрило, голова была ясной.
Ваганов разжег небольшой костер и стал вспоминать случай за случаем, о которых не успели сегодня поговорить.
У них в части была секция бокса. И занимался в секции здоровенный Парсаданян, с которым никто не хотел работать в спарринге. Чуть надев перчатки и попав в ринг, едва увидав перед собой партнера, тот терял голову и бил так, что ни о какой отработке приемов и тактике боя не могло быть и речи. Удары у Парсаданяна были тяжелые, выносливость воловья,
Были показательные выступления, и тренер выставил Парсаданяна. Поговорил с ним, тот покивал в ответ; противником Парсаданяну тренер назначил Ваганова, как самого подготовленного и «перспективного».
Ну и вот, ударил гонг, Ваганов и Парсаданян пошли друг другу навстречу. Ваганов заплясал, нанес первый — легчайший — удар левой в голову, тот удар, которым, скорее, проверяют дистанцию, чем бьют. Парсаданян, получив этот удар в лоб, обо всем сразу позабыл и ринулся месить не подготовленного к мясорубке Ваганова. Немедленно расквасил нос, Ваганов уже шатался, закрываясь вглухую, в голове гудело,— ждал голоса судьи: это же показательные! Интерес к бою сразу пропал— он ведь и не защищался как следует, этот дурной Парсаданян принял его легкий удар за настоящий.
Тренер догадался наконец — по умоляющему взгляду Ваганова — остановить бой. Вышел вместе с окровавленным Вагановым за кулисы, где ожидали очереди другие боксеры.
— Кто пойдет работать с Парсаданяном?'
Парсаданян стоял в углу ринга, что называется, поводя кровавым глазом, ждал следующей жертвы.
Все топтались, искоса поглядывая то на него, то на Ваганова, останавливающего кровь мокрым полотенцем.
— Ну?
Стас поднял руку.
Парсаданян озверел в первые же секунды. Но Стас другого и не ждал. Все боксеры смотрели этот бой. Какие уж тут показательные!
Парсаданян голоса судьи не слышал, а тот боялся броситься разнимать. Оба лупили друг друга, как американские профессионалы. Парсаданяну впервые попался равный противник. Но если с одной стороны была ярость, слепое бешенство — иначе не назовешь, с другой... Стас, знал Ваганов, все время испытывал себя — то на том, то на этом. Сейчас он пробовал себя с Парсаданяном, проверял себя — вот что было с другой стороны. Выдержал два-три десятка костоломных ударов, начал отвечать, найдя дырки,— чувствительно. Парсаданян призадумался. Стас стал бить сильнее — Парсаданян вспомнил о защите. Стас начал танцевать, время от времени доставая Парсаданяна — тот тоже стал передвигаться по рингу, уклоняться, хитрить, бить по корпусу, а не только в голову... как и требовалось по правилам игры. Бой стал похож на показательный, если не считать, что у обоих кровили носы и под глазами набухали фингалы, а у Стаса, конечно, была рассечена вдобавок бровь.
Ваганов завидовал Стасу: тот был сильнее его. Сильнее... Во всех случаях, какие сейчас приходили на ум, Стас был сильнее Ваганова. Он умел идти вперед. И не напролом, а с умом, с умом! Голова у Стаса работала хорошо.
И то, что он пришел сейчас к нему, похоже на него. Другой мог бы не прийти. Мог бы заблудиться по дороге и вернуться...
— Постой,— забеспокоился Ваганов,— а правда, что Стас в командировке? Вдруг он тоже болен? Стас?
От неожиданной этой мысли Ваганова бросило в жар. Стал вспоминать все подробности встречи. Желтоват. Пил, правда, хорошо, не пьянея. Нет, тут ничего... На лиану и не взглянул. Хотя... пару раз поднял голову. Но той растерянности в глазах, какая бывает у тяжело
Да, он ведь спросил, много ли здесь таких лиан? Просто любопытство?
Стас не стал бы претендовать на его лиану, он скорее сгнил бы заживо.
А я?—немедленно возник вопрос,— а я стал бы?
Ваганов рассмеялся: нет, не стал бы. Не стал бы, если б даже у лианы хозяином сидела эта гусеница Дьячков.
И Ваганов знал — почему.
В свое время они со Стасом были порядочные гусары. Их, наверное, это и свело поначалу. Гусарить, впрочем, тогда, в юности, полагалось, и они гусарили прежде всего друг перед другом. Но чем дальше, тем сильнее проглядывала сквозь гусарство формула поведения, которая укладывалась в известную: честь дороже. Это хорошая, но трудная формула. Она позволяет сохранить свое, если оно есть и если оно дорого. Когда взвешиваешь слишком многое и слишком часто, бывшему гусару в трудную минуту остается еще возможность швырнуть на весы эту золотую, старой чеканки монету и задрать подбородок, хотя, возможно, это и будет выглядеть глупо.
«Нет, не стал бы,— думал Ваганов,— не стал бы».
Долгое время соревнуясь со Стасом, он много у него перенял. Словечки, интонацию, в какой-то мере умение следовать в одном направлении. Но формула была делом рук обоих, и они ревниво следили — верен ли ей друг. И подставляли друг друга в иную минуту перед трудностью: а как сделал бы он?..
Давно уже была над Вагановым ночь; звезды перемигивались, словно убедившись, что за ними никто уже не подглядывает, в лесу вокруг себя слышал Ваганов возню, крики, свисты и ухание; кто-то невидимый пил что-то из луны-пиалы, наклонив ее; время от времени кейфующего наверху закрывали, кружась в небыстром хороводе, прозрачные платки; спать Ваганову не хотелось и о лиане, слава богу, не думалось; Ваганов всматривался в темноту, туда, где из-за горы всходило солнце, и хотя темнота была плотной, он решил дождаться сегодня восхода.
Приближения зверя Ваганов не услышал, а почувствовал: вдруг напрягся, всматриваясь в темноту за костром, и нащупал ружье. Успел только подбросить ветку в гаснущий огонь.
Чуть покачиваясь, к нему плыли в темноте два огонька; Ваганов взвел курки. Ветка загорелась и осветила морду тигра, которая показалась Ваганову маской, одной только маской, вынырнувшей из темноты.
Тигр, сунувшись в круг огня, остановился, разглядывая хорошо освещенного костром Ваганова. Костер был маленький, его ничего не стоило перепрыгнуть.
Тигр стоял так близко, что Ваганов не целился в него, он просто выставил ствол, прижав приклад к боку и держа палец на спусковом крючке. Он не знал, почему не выстрелил сразу, что-то остановило его.
Тигр замер; замер и Ваганов, зная, что любое его движение может вызвать прыжок тигра, так же, как любое движение тигра вызовет его выстрел.
Ветка догорала, сейчас она -погаснет. Тигр прыгнет. Сейчас он выстрелит — раньше, чем прыгнет тигр.
Челюсть тигра шевелилась, верхние губы вздрагивали, топорща жесткие редкие усы; он перекатывал в горле глухое рычание, не выпуская его наружу, и не сводил с Ваганова глаз.
Ветка погасла, на земле между ними лежала маленькая горка жара.
Звуков не было ни одного, не было и движения— вся ночь замерла, ожидая развязки...
Костер погас, но опять что-то удержало Ваганова от выстрела — может быть, то звериное, что осталось в каждом из людей от прошлого, тот инстинкт, который до последнего удерживает от смертельной драки, то чутье, которое выше ума, опыта и страха.
Тигр не был виден весь, он мог изготовиться к прыжку — подогнуть задние лапы — незаметно для Ваганова, но Ваганов надеялся все прочесть на его морде и не стрелял.