Дай-сан
Шрифт:
– Это Ниссака! – прокричал Оками сквозь шум дождя, когда они миновали камень.
Он наклонился поближе к Ронину. Края их шляп соприкоснулись.
– Говорят, у этого камня один горный разбойник напал на женщину, отвергшую его домогательства. Женщина была беременна. Она погибла, но ребенок остался жив, потому что камень вдруг возопил и призвал добрую богиню Каннон, которая вырастила ребенка.
Перед ними поднимался крутой склон холма. Дорога пошла наверх. Было очень темно, а дождь еще больше ограничивал видимость.
– Когда мальчик
Во всем мире не было ничего, кроме дождя.
– И вы верите в эти сказки?
– Неважно, насколько правдиво то, о чем рассказывает легенда. Главное – дух предания. Это нечто такое, чем живут все буджуны.
– Вы – народ мстительный, – заметил Ронин, почти не скрывая иронии.
Оками смахнул с лица капли дождя.
– Месть и честь – разные вещи, друг мой. Потеряв честь, нельзя жить дальше.
– В чем же разница?
– В том, как ты умираешь. Нельзя омрачать правду жизни. Никогда.
Подъем был нелегким, особенно в непогоду, и оба они с облегчением вздохнули, наконец дойдя до гребня. Чуть дальше, за поворотом, в ночи показалось пятно желтого света – благословенный маяк в кромешной тьме.
На высоком, крутом склоне холма стоял небольшой постоялый двор, где их радушно приветствовали. Ронин с Оками повесили промокшие плащи сушиться перед очагом, в котором весело потрескивали кленовые поленья. Оками попросил подать им горячего чая – на балкон. Нимало не удивившись и не отпустив никаких замечаний насчет неподходящей погоды, хозяйка лишь поклонилась и повела их через теплое помещение.
Они, естественно, были одни на балконе с навесом, который тянулся вдоль заднего фасада гостиницы и выходил на поросшую густым диким лесом долину без всяких признаков цивилизации. Даже сюда долетал зычный голос хозяйки, велевшей приготовить чай.
При свете зажженных фонарей они наблюдали за серебристым дождем. Где-то вдали раздавались раскаты грома, напоминающие рокочущий голос какого-нибудь сказочного великана. Сняв намокшие шляпы, они присели за низкий столик под успокаивающий шум дождя, барабанящего по навесу. Принесли горячий, ароматный чай. За чаем Ронин рассказал Оками все, что знал о Макконе, о пришествии Дольмена и Кайфене, который уже развернулся под Камадо. Принесли еще чаю. После того как уже глубокой ночью они попросили еще, к ним вышла позевывающая хозяйка и, извинившись, сказала, что отправляется спать и что на кухне остаются две служанки – на тот случай, если гостям захочется поесть или еще попить чаю.
– Если все, о чем вы говорите, правда, тогда надо предупредить куншина, – заметил Оками, когда Ронин закончил свой рассказ. – У каждого человека есть определенные обязательства, которые надо выполнять. Несмотря ни на что. А это как раз такой случай.
– Буджуны никогда ничего не забывают.
Оками улыбнулся одними губами, но взгляд его остался серьезным.
– Никогда. Ничего.
– А как же Никуму, которому хочется завоеваний для Ама-но-мори?
В
– Я знаю его не лучше, чем все остальные буджуны, за исключением куншина. Он человек многогранный. Много времени проводит в своем замке в Ханеде. Обладает большим умом и является, кстати, одним из первейших почитателей и покровителей ногаку, как и куншин. Когда я в первый раз услышал о том, что он возглавил сасори, я не поверил. Еще год назад все над ними смеялись.
Из дождя на свет фонаря вылетел мотылек и закружился вокруг теплой промасленной бумаги.
– А теперь?
Оками содрогнулся.
– Теперь – как в старину, – прошептал он.
Ронин наблюдал за мотыльком, порхающим над открытым верхом фонаря, где свет был ярче.
– Куншин мог бы их остановить, почему же он бездействует?
Оками пожал плечами:
– Наверное, мы видим лишь часть от целого. Никуму наверняка не какое-то чудовище… хотя, как мне кажется, за последнее время он сильно изменился.
Попав в поток горячего воздуха, мотылек угодил в огонь. Ронин не услышал даже хлопка.
Дождь продолжал барабанить по бамбуковому навесу у них над головой и по листьям кленов в долине, раскинувшейся внизу.
– Время этого мира уже истекает, Оками. Все закончится для человека, если мы не остановим Дольмена, если мы не найдем никого, кто сумел бы прочесть свиток дор-Сефрита. – Ронин показал на долину. – Ничего не останется. Сгинет вся красота, словно ее и не было никогда.
Он умолк на мгновение, потом спросил, понизив голос:
– Где Ханеда, Оками?
– На юге, – буджун даже не повернулся к нему.
У Ронина екнуло сердце: ведь они шли на юг.
– Далеко?
– День пути, – отозвался Оками. – Всего один день.
К тому времени, когда они добрались до моста Яхаги, ландшафт сильно изменился.
Они вышли к извилистой реке ранним утром. Левый, ближний, берег зарос высоким, качающимся на ветру тростником, а на болотистом правом простирались ровные, блестящие на солнце рисовые поля. На горизонте в голубой дымке вырисовывались туманные горы – суровые, непреклонные стражи.
Они прошли по длинному мосту из камня и дерева, чувствуя себя уязвимыми и не защищенными на открытом пространстве. Внизу по болоту чинно расхаживали белые цапли, взбиравшиеся иногда на небольшое скопление гранитных камней слева от моста.
Перебравшись на другой берег, они свернули налево, к отдаленному скоплению высоких криптомерий. Темный остров сплетенных деревьев на голом болоте.
Далеко на востоке маячили белые паруса рыбачьих лодок, державших курс в сторону моря. В небе над криптомериями кружила стая гусей. Вскоре они устремились к югу, перекликаясь между собой.
Они зашагали по размокшей тропинке, петлявшей между тихими, безлюдными полями. По ровной поверхности стоячей воды скользили водяные пауки, напоминавшие яркие ногти, царапавшие натянутый шелк.