Даю уроки

Карелин Лазарь Викторович

– Во сне, - сказала ее напарница, тоже туркменка, сидевшая на букве "И". Это была постарше девица, уже и морщинки разочарованья улеглись у губ.

– Ай, Джамал, зачем так говоришь?!
– обиделась и возмутилась девчушка, будто подруга выдала ее сокровенную тайну. И дальше заговорила по-туркменски, быстро нанизывая слова, колкие, резкие, как маленькие камушки, летящие с крутой горы. И подруга стала отвечать на туркменском: два камнепада слились и вызвенились, напомнив, что за этими стенами из стекла и бетона близко стоят горы, что где-то рядом грозная лежит пустыня, что в небе яростное повисло солнце, что он, Знаменский, очутился сейчас в стране Туркмении.

Прислушиваясь

к этому быстрому, колкому говору, к непонятным, неуступчивым словам, Знаменский медленно шел через зал к Нине, по пути читая телеграммы. Первая, что побольше, была от матери. Она беспокоилась, как сын долетел, как его приняли, она умоляла, чтобы он писал, берег себя, берег себя. Дважды были отпечатаны в телеграмме эти два слова: "Береги себя, береги себя". А дальше следовали в тексте еще два слова, которые наверняка телеграфистка советовала убрать, но отправительница настояла на них. После дважды "Береги себя" телеграфный аппарат отстукал: "Восклицательный знак", и в этом, в настойчивости этой, в восклицательном настойчивом знаке был весь ее характер, его матери, ее жизненный напор, отданный ему, ему, только ему, ее единственному сыну, ее надежде и гордости. А вторая телеграмма, от жены, была, напротив, предельно лаконична: "Как ты там" - и все. И никакого, конечно, пропечатанного двумя словами вопросительного знака, который был и не нужен, конечно же, он вытекал из текста. Но и никакой подписи. А вот подпись бы тут пригодилась. Ну хоть это самое наипростейшее, естественное: "Твоя Лена". Не было "твоей Лены", анонимен был вопрос про то, как он там. Чья телеграмма, от кого? А кто его знает! Он-то знал, что от Лены, но она не подписалась. Стыдится? Таится?

Он подошел к Нине, которая, с покорностью женщин востока, ждала его, тая лицо под широкими полями шляпы.

– От Лены?
– спросила она.

– От мамы и от Лены.
– Он показал Нине телеграмму жены.
– Смотри, даже не подписалась. Как думаешь, почему?

– Деловая... Зачем лишнее слово?..
– Нина не знала, что ответить, прятала глаза под широкими полями шляпы.

– Вообще-то, даже два тут полагаются слова: во-первых, "твоя", во-вторых, "Лена". Вот такие вот, Ниночка, мои дела, если правду сказать.

– Я думаю, ты не прав, ты усложняешь.

– А ты говоришь не то, что думаешь, ты утешаешь. Ладно, подожди еще минуточку, я отвечу ей.
– Он шагнул было назад в зал, Нина попыталась удержать его:

– Не сейчас, Ростик. Поостынь чуть-чуть.

– Негде тут остывать. Я мигом.

Знаменский отыскал глазами окошко, где принимались телеграммы, быстро подошел к нему, радуясь, что нет очереди, быстро заполнил бланк. После адреса написал всего три слова, сами написались, из-под руки выскользнули: "Сорок три градуса". И все. И никакой, разумеется, подписи.

– А подпись?
– спросила женщина в окошке, русская, немолодая, усталоглазая, с потекшими, сомлевшими от жары плечами.

– Все!

– Впрочем, понять можно, - сказала женщина, чуть пробуждаясь, умно всматриваясь в нарядного этого, пригожего и удрученного чем-то мужчину. Углядела она и его спутницу у дверей. Ох-ох-ох, молодые люди... Вам ли печалиться?..

На улице, когда из сквознячков кондиционерных снова погрузились в плотный зной, Знаменский сказал Нине, погордился своей находчивостью:

– Отстукал ей всего три слова: сорок три градуса. Что и соответствует действительности.

– А как подписался?

– Никак.

– Вот спадет жара, и ты тащи ее сюда, - сказала Нина.
– Ух, погуляем! Тут замечательно осенью. Закатимся куда-нибудь. Тут такие места,

такие селения в горах... Вы как уговорились, когда ее ждать?

– Никогда, наверное. Разве что на денек-другой. У нее очень плотный график, знаешь ли. Своя карьера. Свои друзья. Как ей вырваться?

– Я бы вырвалась, - сказала Нина, отвернувшись от него, на что-то там заглядевшись.
– Смотри, караван верблюдов прибыл в город! Какие важные! Какие прямо царственные! А я бы вырвалась... Пойдем к нам обедать? Или хочешь, пойдем, я покажу тебе наши базары. Вот этот, крытый, называется по старинке "русским", а есть еще "текинский базар", он интереснее, а по воскресеньям есть у нас толкучка. Ты напиши Лене, там можно приобрести старинные украшения из серебра. Редко, но попадаются действительно старинные вещи. Ты напиши, примани женщину. Ты ведь знаешь нас, женщин? А у тебя разве не было своих друзей? Мне рассказывали... Москва гудеть начинала, когда ты в нее возвращался из очередной заграницы. Я, представь, интересовалась, как ты там, Ростик Знаменский, живешь-поживаешь.

– А вот заманивать как раз вас, женщин, и не нужно, - сказал Знаменский.
– Это последнее дело, вас заманивать. Смотри, мой приятель идет! Мой здешний внезапный сотоварищ! Тесный, тесный у вас городок!
– Он поднял руку, позвал: - Ашир! Ашир! Приостановись! Сейчас, Нина, я тебя познакомлю с бывшим следователем по особо важным делам. Не смотри, что он такой пообносившийся. Пьет! Горе у него! Понимаешь, у нас с ним совпало! И, скажу тебе, умнейший малый!

– Кто? Этот?
– Нина приметила в толпе на прибазарной улице, а они по этой толкучечной улице сейчас шли, человека, которому махал Знаменский. Этот человек нерешительно приостановился, явно не обрадовавшись встрече, явно готовый шмыгнуть куда-нибудь и затеряться. И на расстоянии было видно, что он не совсем тверд в своих движениях.

– Ростик, но это же какой-то бродяга, - сказала Нина.

– Пропился, так думаю. Но, поверь, умнейший парень. Да ты сейчас убедишься.

– А вот и нет!
– обрадовалась Нина.
– Смотри, припустил от нас! Сбежал! Пожалуй, не глуп. Понял, что мне бы было трудно с ним знакомиться.

Действительно, только что был в толпе Ашир, а вот его и нет. Куда подевался? Здесь, среди этих лотков, киосков, лавчонок, жаровень, в снующей толпе, совсем не трудно было исчезнуть. Пригни только голову, согни спину и нет тебя.

– Жаль!
– искренне огорчился Знаменский.
– Мы с ним вчера содержательный вечерок провели. Говорили, говорили, даже легче мне стало.

– Пили, конечно?

– Конечно. А как бы еще могли по душам поговорить?

– Ростик, не кажется ли тебе, что не с таких знакомств надо здесь начинать?
– вовсе не укоряя, а лишь заботу свою выказывая, спросила Нина.

– Начинать? Ты считаешь, что я приехал сюда начинать? А не заканчивать? Да вон же он! Ах, паршивец, спрятался в пивнушке! Сейчас я его достану! Знаменский рванул было, но опомнился, вернулся к Нине, взял ее за руку, поднес руку к губам.

– Прости, Нина, прости великодушно, но меня неудержимо тянет к этому бродяге. Верно, тебе незачем с ним знакомиться, а я побегу. Отпускаешь? Прощаешь?

– Но ты придешь к нам обедать?

– После пивнушки-то? Ниночка, от меня будет дурно пахнуть. Но завтра, завтра - обязательно. Приглашаешь на завтра?

– В любой день, Ростик. Мы с Захаром всегда тебе будем рады.
– Она подумала, поколебалась и вдруг помолила: - Ростик, прошу тебя, уйдем отсюда!

Он внимательно поглядел на нее, заглянув под широкие поля шляпы, помедлив, поискав слова, попросил: