Даю уроки
Шрифт:
Послышались быстрые шаги, и в комнату, минуя посторонившегося Дим Димыча, вбежал Ашир, глазами-дульцами вперившись в Знаменского. А если бы не эти глаза, не опаленное нетерпением лицо, то показалось бы, что в комнату вбежал ну просто бродяга, опустившийся какой-то тип, уже с утра где-то набравшийся.
Ашир ничего не спросил вслух, глазами спросил, а Знаменский ничего не сказал вслух, глазами ответил. Молча обменялись они рукопожатием, постояли рядом, и Знаменский, теперь знавший, что Ашир самбист, даже мастер спорта, не удержался и дотронулся
Дим Димыч исчез из дверного пролета и чем-то там гремел во дворе, нарочно гремел, чтобы отгородиться от их разговора.
– Как же так, друг?
– упрекая, спросил Знаменский.
– Ни о чем меня не предупредил. Я всякий раз натыкался на неожиданность.
– Вот и хорошо.
– В аэропорту я ждал, ждал тебя. Даже показалось, что ты в последнюю минуту примчался. Нет, померещилось.
– Почему померещилось? Я был там. Примчался, именно. Понимаешь, свежее пиво в аэропортовский буфет привезли...
– Ну, знаешь ли!
– Знаю, знаю. А ты вот знаешь ли, что сидел в самолете с человеком, у которого в пижонской сумке под сиденьем было килограммов десять опийного сырца? Ты запах не почувствовал? Воняет это зелье какой-то нелюдской вонью. Сладкой тухлятиной воняет, тошнотный запах.
– Нет, ничего такого я не почувствовал.
– Упаковали, постарались. Человеческий нос грубый инструмент, а собак на внутренних рейсах наши службы контроля еще не завели. Беспечничаем. Все та же песня: "У нас?! Как можно?! Быть этого не может, потому что не может быть никогда!"
– И с кем же я там сидел? Ты что, заглядывал в салон с пивной кружкой в руке?
– Именно. Я дальнозоркий. А сидел ты со сценаристом Петром Сушковым. Нарядный такой и сверхнарядный. Личико моложавое, но морщинок сверх меры. Может, и сам уже приохотился? Наверняка! Пустой малый!
– Да, человек, сидевший со мной рядом, представился сценаристом и назвался Петром Сушковым.
– Все правильно сказал, не соврал. И сценарист, и Петр, и Сушков. А вот про то, что под ногами в сумке у него десять килограммов вони и распада, а про это он тебе не сказал. Он не сказал, ты не учуял.
– Нюх слабоват.
– Верно, слабоват. И сейчас, Ростик, эти десять килограммов, поделенные всего-то на пять-шесть грамм в порции, уже начали убивать твоих москвичей, все больше молодых дурней и дур. Прикинь, сколько это порций!
– Ашир выпрямился, вскинула его ярость.
– Ты прикинь, ты посчитай! Голова кругом идет! А разве он один у них?
– Схватил бы его, отволок бы в милицию, у тебя силенок бы хватило. Вот тебе и факт. Убийственный!
– Да, факт. Один. Но я бы засветился. Понял? На одном-единственном факте я бы вычеркнул себя из расследования. Не-е-т! Я больше торопиться себе не позволю! Привез?
– Да.
– Знаменский извлек из кармана три пакета, ужавшиеся, слипшиеся, протянул их.
Ашир взял эти пакеты, разлепил, снова сложил, а потом сунул их в ящик письменного стола.
– Они останутся в твоей комнате, Ростик. Мне с ними по улицам ходить нельзя. Я стал прозрачным. И дом у меня стал прозрачным. Это кусочки карты, которую я хочу нарисовать, когда соберу все кусочки. Дим Димыч обещал мне нарисовать эту карту. Он в курсе. Нелья, невозможно работать в одиночку. Мне, как ты заметил, помогают. И вот когда мы сложим нашу карту, ты отвезешь ее в Москву. Готовься, тянуть с этим мы не будем. Карта! Я складываю карту! Вот она и убьет их! Пошли есть. И выпить хочется.
– Не пойму, ты все же пьяница или следователь? Кто же пьет в такую жару и в самый полдень?
– Я, Ростик, спивающийся бывший следователь, выгнанный и опозоренный. Понял? Ты думаешь, зачем я сюда примчался? А затем, что тут нашел пристанище один московский неудачник, у которого еще есть денежки и с которым можно их пропить по-быстрому. Понял? Неудачники, мы с тобой неудачники, а неудачников тянет друг к дружке, чтобы вместе пить и слезы лить. Пошли, подтвердим версию!
– Я бы сперва душ все же принял.
– Ошибка! Неудачники, такие, как мы, не следят за собой, им достаточно, что следят за ними.
– Я все же приму, слипся весь, устал.
– Пили там много? Это хорошо. Как там мой Меред? Как поживает маленький майор? Крепкие ребята?
– А этот старик в тельпеке, продавец фисташек, кто он?
– Так он фисташки для конспирации надумал продавать?! Вот голова! Сказать тебе, кто он такой?.. Скажу, не поверишь! Ладно, пошли есть и пить, потом скажу, не все сразу. Ну, голова! Вот голова!
– Ашир повеселел, услышав про этого старика, продавца фисташек.
– Фисташки, говоришь, продавал? И дорого взял с тебя?
– Рубль потребовал.
– Замечательный старик! Герой! Ладно, приоткрою его. Знатный чабан. Герой, не соврал, Герой Социалистического Труда. Ну, пошли, пошли! Тебе к воде, мне к водке! Нет, мы их сделаем! С такими ребятами? Клянусь, мы их сделаем!
26
Только уселись за стол, как примчался Алексей, который лишь час назад встречал Самохина и Знаменского на вокзале, развез их - Самохина в "Юбилейную", а Знаменского - домой. Примчался, чтобы немедленно доставить Знаменского к Захару Васильевичу Чижову.
– Начальство срочно требует!
– встав в калитке, объявил Алексей, жадно взглядывая на утлый столик под виноградными лозами, такой приманчивый бутылочкой посреди даров земных.
– Подлая у меня профессия, я вам скажу! Алексей не смаргивая глядел, опечаливаясь все больше.
– Сейчас бы тяпнуть стопаря, захрустеть бы чем-ничем, но нельзя! Баранка! Она хуже кандалов! Помчались, Ростислав Юрьевич! Что-то стряслось! Захар Васильевич мрачнее тучи!
Только из-под душа, еще не обсохнув, куска не успев съесть, покатил Знаменский на зов начальства.