Даю уроки
Шрифт:
– А вот и я, - сказала Светлана. Она легко пошла через дворик, стараясь не попасть тонкими каблуками в щели между камнями и кирпичами, вымостившими землю. Она не поздоровалась со Знаменским, прошла мимо него, взглядывая, разглядывая, но забыв кивнуть. Красивая, ловко подпоясанная, в нарядных, праздничных туфельках, да и причесана она была очень тщательно, как причесываются женщины, изготавливаясь идти в театр или в гости. Не понять было, что сейчас на душе у нее, весела ли, озабочена ли. Разгоряченное было лицо, с вытемнившимися, решительными глазами. Она вошла в садик Дим Димыча, рукой провела
– Я все знаю... У нас такой город... Сперва подружка, работающая в вашей конторе, принесла новость, что Зотов...
– Она помолчала, поискала слова: - Зотов, ну, это тот человек, который написал о нас с вами... Господи, человек!.. А только что на проспекте нашу машину нагнал Алексей, обогнал и крикнул мне, что вы увольняетесь. Он даже бумажкой в воздухе помахал. Вы это из-за меня, Ростислав Юрьевич? Меняете судьбу? Все перечеркиваете?
Знаменский молчал, дивясь лицу этой женщины, разгоравшемуся в нем азарту, ее глазам, перекрашивающимся из серых в синеву в темно-огненные.
– Так мы с вами любовники, Ростислав Юрьевич?
– Она совсем близко к нему придвинулась, закидывая голову, чтобы совсем близко всмотреться. Зачем вы уезжаете?! Он этого и добивался! Добился! Но все, все, теперь все!
– Она обернулась к Дим Димычу: - Крестный, вечером я перееду к тебе, принимаешь? Дима пока в интернате, за лето я что-нибудь придумаю. Мне давно обещают комнату. Приютишь меня, крестный?
– Значит, решилась, рвешь последнюю ниточку?
– Дим Димыч хотел было обрадоваться, но сник.
– А Дима?
– Он догадывается, он даже знает, но молчит, щадит меня. Он такой, он старше своих лет, он умеет уже щадить. Ничего, мы заживем с ним вдвоем. Он вылечится, и мы уедем, уедем, уедем!
– Она вдруг сердито, этими темными в пламень глазами, поглядела на Знаменского.
– А вы зачем уезжаете? Из-за мерзкого доноса? Благородничаете?! Вот уж чего не следовало делать! Он только будет радоваться, ликовать! И разве мы с вами согрешили хоть в помыслах своих?! Отвечайте, вы хоть раз единый взглянули на меня, как на женщину?! Вас сковала беда, вы ослепли от нее! Вы все время в себя смотрите! Вам не до женщин! Оставайтесь! Зачем вы это сделали?! Вас натаскали на джентльмена, вот вы и совершили поступок! Натасканный, вы натасканный, вы ненастоящий!
– Светланочка, успокойся, прошу тебя!
– помолил Дим Димыч.
– Ну зачем ты так?!
– Я все время смотрю на вас как на женщину, - растерявшись, оправдываясь, сказал Знаменский.
– В первый же миг, как увидел. Подумал, какая красавица.
– Правда?
– Она усмехнулась.
– Подумал, что у вас очень красивые ноги. Знаете, мы ведь сразу смотрим на ноги.
– Правда?
– Она смягчилась, пригасли огоньки в ее все еще темных глазах.
– Что я болтаю?!
– в отчаянии схватился за голову Знаменский. Он попытался улыбнуться, к спасительной своей прибегнув улыбке, и она выручила его. Заулыбался во всю ширь,
– Вы славный, - сказала Светлана.
– Такой же несчастный, как я, но я злая, а вы славный, не доколотила вас еще жизнь. И не нужно, не нужно! Верно, уезжайте! Ну нас!
– Вдруг снова азартом вспыхнули ее глаза, но добрее становясь, возвращаясь в синеву.
– Придумала! Надумала! Мы покажем им себя! Ну, прошу вас!.. Вы обещаете, если я попрошу вас, не отказываться?! Не пугайтесь, это не страшное что-то!
– Обещаю. О чем бы ни попросили, если только не попросите остаться.
– Остаться?.. Нет, я о пустяке вас попрошу. Сегодня вечером, когда я перееду сюда, пойдемте вместе в парк. Погуляем там по аллее. И все.
– И все?
– Да. Но это все же поступок, Ростислав Юрьевич. Летом, в жару, в нашем парке прогуливаются не только мальчишки и девчонки, там весь город сходится подышать. Ходят, разглядывают друг друга. И мы с вами пройдемся. Нате, смотрите! Сделайте это для меня!
– Решено!
– Знаменский попятился, шаркнул ногой, поклонился, не сгибая стана, а как подобает, кивком глубоким, руки опустил, слегка округлив. Прошу вас, Светлана Андреевна, оказать мне честь...
Она рассмеялась, кивнула и пошла к машине.
– До вечера!
– крикнула уже с улицы.
Хлопнула дверца, заурчал мотор, мимо калитки мелькнул красный крест.
– Вот такая она у нас, - сказал Дим Димыч и гордясь, и печалясь, и тревожась.
– Этот парк... Что выдумала?! Там одно хулиганье по вечерам. А вы чужой в городе. Бога ради, хоть не наряжайтесь, как птица какаду!..
Ну что за день?! Снова послышался за воротами шум останавливающейся машины, снова распахнулась калитка, и в ее прямоугольнике встал Захар Чижов.
– Ростик, нам надо поговорить, - сказал он.
– Говори, Захар. Но только не о том, чтобы я остался. Все с этим. Спасибо тебе за помощь, но не вышло, не прижился я тут.
– Проходите, садитесь, - сказал Дим Димыч.
– Я не буду вам мешать, исчезаю.
– Он поспешно зашагал в дом.
Чижов вошел во двор, осмотрелся печальными глазами.
– Не надо было тебе сюда переезжать, Ростик. Пожил бы у нас, а потом пробили бы тебе квартиру.
– И зажил бы по-натасканному... Нет, Захар, я рад, что поселился здесь, вот с этим убежавшим Дим Димычем познакомился. Я рад, что побывал в Красноводске, в Кара-Кале... И тебе я рад, Захар, что такой ты у нас... Тебя еще судьба друга заботит... Я рад...
– Ну, радоваться нам нечему, Ростик. Да... Итак, уезжаешь?
– Уезжаю. Не сию минуту, побуду еще немного, но совсем немного, и назад. Боюсь, мой тесть меня не похвалит, да и Лена не похвалит. Что ж, ну что ж...
– Еще до того, как ты подал заявление об уходе, - сказал Захар, отчего-то не смея поднять глаз на друга, - понимаешь, еще когда ты был нашим сотрудником, начальство решило, что ты будешь сопровождать гроб с телом Самохина в Москву. Что говорить, хуже поручения трудно придумать, но... И потом, ты был с ним последние дни... А теперь не знаю как и быть... Ты вправе отказаться...