Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды
Шрифт:
Скоро на него навалилось странное полузабытье. Всеслав грезил наяву, видел ясно, словно днём, внутренности храма, и вместе с тем унёсся куда-то в невестимые края.
Клубы тёмного тумана, подёрнутые серебром, разошлись, открывая прогал в густом сосняке. Широкая утоптанная тропа, пересекая сосняк, выходила к пологому речному берегу, за которым высились гранитные обрывы гор, заснеженные вершины упирались в ярко-лазурное небо. Туман клочьями и клубами оседал между сосновых стволов, растекаясь киселём опричь просеки.
ЗДЕСЬ было лето.
Всеслав
— Не робей, княже.
Голос был откуда-то знаком. Всеслав вслушался, пытаясь понять, уловить знакомое, но оно ускользало, уходило. Он оборотился, но не увидел никого, кто мог бы сказать эти слова.
Что-то шевельнулось в чаще, за сосновыми стволами, князь напрягся, пытаясь разглядеть, но увидел только что-то неразборчивое в тумане.
— Ты кто? — Всеслав не боялся — понимал откуда-то, что здесь не может быть ничего опасного или страшного.
В тумане послышался смех.
— Неужто не признал, княже Всеслав Брячиславич?
Напахнуло вдруг знакомым ощущением — как тогда, когда стоял перед медведем на новогородской меже.
— Ты, господине? — неверяще обронил он, шагая навстречь голосу.
Снова послышался смех — густой, басовитый, больше сходный с медвежьим рычанием.
— Признал всё же, — одобрительно прогудел голос. Всеслав его всё ж признал — голос был похож на Славимиров. И не диво — Славимир-то, чать, Велесу служит, не кому-то иному.
— Господине, — моляще сказал князь, делая ещё шаг — туман заколебался, редея, в нём смутно возник кто-то огромный, космато-рогатый, зажглись тускло-рдяным огнём глаза. — Наставь, господине!
— Чего ты хочешь, княже? — голос гулко рокотал, отдаваясь в ушах и меж деревьев.
— Скажи, господине, избран ли я?
— Каждый человек избран, — возразил огромный, космато-рогатый. — Каждому человеку суждено сделать что-то… а уж сделает он это или нет…
Всеслав склонил голову, принимая наставление.
— Господине Велес, — князь решился всё же вымолвить назвище. — ЧТО суждено сделать мне?
— Ты знаешь, — голос вновь гулко раскатился по поляне.
— Но господине!.. — возразил князь.
— Ты знаешь, — повторил голос. — Слушай своё сердце.
Туман снова начал медленно сгущаться.
Очнулся князь оттого, что его осторожно потрясли за плечо. Поднял голову — в глаза ему смотрели глаза волхва. А за отворённой дверью вставало хмурое зимнее утро.
— Пора, княже.
Да, пора.
Волхв не спрашивал о том, что видел и слышал князь. И Всеслав тоже молчал — слова были не нужны. Вовзят.
Молча сел в седло, молча поехал к воротам. Снег скрипел под копытами, конь звучно фыркал, крупно дрожал кожей, стряхивая наросший на шерсти иней.
И уже в воротах князя настиг орлий крик из вышины — словно окликнул кто-то. Всеслав остановил коня и оборотился.
И увидел.
В небе над храмом всего на несколько мгновений вдруг протаяли пять громадных
Грянул и раскатился в отдалении удар грома — зимой! — качнулся воздух, овеял лёгким ветром княжье лицо.
— Вот и ответили тебе, княже, — негромко сказал рядом Славимир.
Всеслав Брячиславич всё так же молча кивнул.
Туман на душе Всеслава рассеялся. Спроси сейчас кто — что ты видел — и не вспомнить. А только сомнений больше не осталось в княжьей душе.
Над лесом стояли столбы дыма — горели веси в закатной стороне, совсем недалеко отсюда. Тянуло гарью, горьковатый дым щекотал нёбо, свербело в носу.
Полоцкая дружина несколькими конными полками стекалась к опушке, где хлопал на осеннем промозглом ветру стяг Всеслава Брячиславича.
Молодой полоцкий князь стоял у самой опушки на невысоком пригорке, а за спиной двое кметей держали под уздцы княжьего коня, черного, как смоль, Вихоря. К Всеславу то и дело подлетали всадники-вестоноши, не спешиваясь, что-то говорили, выслушивали ответные указания, коротко кивали, заворачивали коней и уносились прочь — передать княжью волю полкам.
На кривскую землю впервой за недолгое (всего шесть лет!) правление Всеслава Брячиславича пришла война.
Литовская рать шестью полками перешла межу, сожгла межевой острог и, рассыпавшись в зажитье, зорила погосты и веси кривичей. Две сотни межевой стражи, чудом уцелев при защите острога, отступали на северо-восход, к Полоцку, щипая по лесам отдельные литовские сотни.
Всеслав уже знал о набеге всё.
То, что литовская рать насчитывает не меньше полутысячи воев.
То, что литву ведут сразу шестеро князей, и особого согласия меж ними нет (прямо как у нас на Руси! — усмехнулся про себя Всеслав, прослышав про это).
То, что оружны литовские вои куда хуже кривских — доспехи даже в княжьей дружине у большинства — кояры да стегачи (а у многих и доселе копытные доспехи из роговых пластин, нашитых на кожаные и полотняные кафтаны), кольчуги только у князей да старейшин.
То, что в поход литовские князья привели в основном молодёжь — погулять да войскому делу поучить — во всей рати бывалых воев едва сотни две наберётся. С самими князьями вместе.
Поэтому Всеслав никакого страха не испытывал — только уверенность. В его дружине к опушке собралось уже три сотни кметей, а следом поспешали ещё два полка — тоже не меньше трёх сотен — ведомые пестуном, воеводой Бренем.