Де Рибас
Шрифт:
– Я не знаю, когда это случится, но готовьтесь к худшему.
– Но… чем можно помочь?… Что делать?
– У него заражение крови.
Ни орден Александра Невского, ни имение, пожалованное в Могилевской губернии не обрадовали Рибаса. Брат угасал. Все, что было лучшего в Яссах – фрукты, отменную пищу, легкое французское вино – генерал привозил брату. А рок, незримо витающий над земными делами, как всегда рассудил по-своему. В начале октября Потемкин разругался с дипломатами султана, позвал племянницу, велел закладывать карету и объявил:
– Еду в Николаев. Хоть умру в моем Николаеве…
Он
– Князь вернулся?
– Покойник вернулся, – ответил тот и спрыгнул с лошади.
Кирасиры потащили из кареты ковер, на котором безвольно перекатывалось мертвое тело Потемкина. Андре не был в поездке с князем, но он пересказал брату услышанное от адъютантов. Потемкин проехал сорок верст, почувствовал себя дурно, покрылся потом, затрясся в лихорадке. Его вынесли из кареты, положили на ковер под раскидистый вяз. Тут он и умер на руках любимой племянницы. Казак из конвоя положил на его веки медные гривны – золотых и серебряных денег не нашлось ни у кого.
Спустя два дня после отпевания тело увезли в Херсон, где похоронили в полу церкви Екатерины Великомученицы, устроив над гробом подъемную дверь. Жизнь в Яссах замерла. Визирь витиеватым восточным посланием почтил память неверного.
Его смерть в то время, когда угасал Эммануил, казалась генералу нелепой. Брата не обрадовало и награждение за мачинские дела Георгием четвертой степени. Он потребовал, чтобы у постели поставили зеркало, и часами неотрывно разглядывал свое изможденное лицо.
– Давиа любила меня, – сказал он брату. – Хотел бы я увидеть ее, но так, чтобы она не видела меня.
На следующий день, зайдя к Эммануилу, Рибас увидел у его постели женскую фигуру в темном кружевном платке. «Бог мой! Давиа?…» Это была Катрин Васильчина. Когда они вышли в соседнюю комнату, Катрин спросила:
– Как ваш сын? Что пишет моя тетушка?
– Здоров. Похож на меня. Вы оставили монастырь?
– Уезжаю в Петербург.
– Не заедете ли вы в Новоселицу?
– О, нет. Сначала в Испанию.
В Яссы из Петербурга приехал Александр Безбородко – приятель по семьдесят четвертому году, а теперь граф – член Государственного Совета. Ему поручили руководить переговорами и обязали заключить мир непременно. Для ведения переговоров императрица назначила генерал-лейтенанта Голицына, генерал-майора Рибаса и статского советника Лошкарева.
– Какие прелиминарные пункты вызывают у Султана наибольшее сопротивление? – спросил Безбородко у своих помощников, по-хозяйски расположившись за столом в кабинете Потемкина.
– Они не хотят отдавать нам Аккерман, – ответил Самойлов.
– Крепость по правой стороне Днестра. А мы устанавливаем границу по левой.
– Статус Молдавии так и остается неясным, – сказал Рибас. – Порта требует возвращения княжества.
– В этом вопросе императрица склоняется к уступкам, – сказал граф.
Рибас не без вызова и твердо ответил:
– Если мы оставим Молдавию, исполнение Греческого проекта, который вы, Александр Андреевич, всемерно поддерживали, будет иметь перспективы далекой отсрочки.
Дипломаты переглянулись: заводчик Греческого проекта отдал богу душу. Но Рибас хотел полной
– Жертвы Измаила и молдавских крепостей взывают к тому, чтобы не уступать Молдавию.
– Наши ресурсы истощены, – ответил Безбородко. – Поэтому и уступки вынуждены.
Одним словом, Рибас понял: конечная цель Греческого проекта теперь мало интересовала кабинет Екатерины.
Эхо полковых оркестров раскатилось над Яссами, а войска выстроились в каре не для того, чтобы наступать – прибыли турецкие дипломаты рейс-эффенди Ессид-Абдулаг Бири и Ессаид-Ибрагим-Мугамеду Дурри Эффенди. Переговоры начались получасовыми восточными приветствиями. Решили каждый день обсуждать по одному пункту. Но на некоторые уходили недели. В приватных беседах за ужином с помощью перевода на турецкий Марка Портария Рибас уверял турецких дипломатов, что императрица не намерена уступать Молдавию. Рейс-Эффенди Бири отвечал:
– Мы еще этот пункт не обсуждали. Но нам придется снестись с султаном.
Безбородко вызвал к себе генерала и недовольно спросил:
– Зачем вы это делаете? Молдавский вопрос давно решен.
– Это откровенный блеф, – ответил Рибас. – Начнем с возражений и категорических несогласий. Потихоньку будем уступать. Если туркам объявить сразу: Молдавию уступаем, они, по своему обыкновению, подумают, что русские слабы, и немедленно выдвинут какие-нибудь неисполнимые требования.
Двадцать девятого декабря 1792 года мир был торжественно скреплен подписями. Всем, сдавшимся в плен, объявлялась полная амнистия. Прежние договоры подтверждались. Бендеры, Измаил и Аккерман возвращались Порте. Уступка Валахии и Молдавии обуславливалась несколькими важными пунктами. Турецкой стороне запрещалось требовать от княжества Молдавии уплат по старым счетам. Контрибуция и платежи отменялись. На два года. Молдавия освобождалась от всех повинностей. Желающим переселиться из Молдавии в российские пределы дозволялся свободный выход со всем имуществом, и для этого определялся срок четырнадцать месяцев с начала размена ратификаций.
– Позвольте поздравить вас, – сказал Марк Портарий, пожимая руку Рибасу. Но в глазах Марка Ивановича были слезы.
– Что такое? – спросил генерал.
– Ваш брат умер, – сказал Портарий.
Грянул бал, а генерал отправился на тризну. «Бог мой! Эммануил… Зачем я дал тебе обещание быть со мной в России? Не перед дулом пистолета; не под пыткой я дал тебе это обещание! Но оно свело тебя в могилу. Как мне жить дальше?»
Рибас проклинал роковой шаг в Ливорно, Алехо Орлова, Витторио и все на свете. Но рядом с ним был другой меньший брат – Андре, с которым они бросили горсть земли на кладбище под Яссами.
– Уезжай. Немедленно уезжай, – сказал Рибас Андре. – Я дам тебе денег, а ты уезжай домой.
– Но дома у нас в Неаполе уже нет, – ответил Андре.
– Уезжай отсюда. Хотя бы в Петербург. Я переговорю с Безбородко.
Граф Александр Андреевич Безбородко и его молодой помощник Федор Ростопчин отправлялись в столицу. Граф обещал покровительствовать Андре и выхлопотать отпуск генералу Рибасу. По мирному договору с Портой русские войска обязывались уйти за Днестр, а гребной флот должен был оставить Дунай к пятнадцатому мая.