Де Рибас

Феденёв Родион Константинович

– Теперь у «ас в женихах молодой граф Эльмпт! – тонко рассмеялся генерал-аншеф. – Да вот беда – он лютеранского вероисповедания и на дуэлях горяч.

Молодой Эльмпт был выслан из Петербурга за дуэль. Но о главном не сказал Суворов сидящему рядом с ним Рибасу: клан Зубовых по неизвестным причинам противился браку Наташи и горячего дуэлянта.

После приезда Суворова в Херсон совершилось то, чего давно ждал Рибас: его произвели в контр-адмиралы.

– Это справедливо, – сказал Суворов. – Хотя и жаль. Мординов вам житья не даст. Вы для адмиралтейства здешнего –

человек сухопутный.

– Я уж пять лет, как при судах, – ответил Рибас.

– А они ваш гребной флот на хлеб и воду посадят, – пророчествовал генерал-аншеф. – Ждите интриг и препонов.

В начале декабря Рибас получил указ от 23 ноября 1792 года: «Контр-адмиралу де Рибасу о необходимости, ввиду доходящих известий о производимости турками морских вооружений, поставить Черноморский гребной флот в исправность и готовность не только к отражению, но и к успешным действиям во вред врагу».

Контр-адмиралу Рибасу было предписано подчиняться вице-адмиралу Мордвинову, а по войскам, на гребной флот назначенным, генерал-аншефу Суворову. Памятуя о том, что в свое время он оказал поддержку опальному при Потемкине Мордвинову, Рибас рассчитывал на дружеский прием, но Николай Семенович принял его официально, из-за стола не встал, руки не подал, смотрел исподлобья.

– В новом чине контр-адмирала я в вашем подчинении, Николай Семенович, – сказал Рибас.

– Как? В чине контр-адмирала? – удивился Мордвинов. – Это что-то несуразное.

Он показал распоряжение Екатерины, где Рибас по-прежнему именовался генерал-майором.

– Это недоразумение, – сказал Рибас.

– Как знать!

Вскоре рибасов чин был подтвержден, но Мордвинов упрямо продолжал обращаться к нему, как к сухопутному генералу, и глупость эта вызывала лишь раздражение Рибаса.

Тем временем Суворов торопил своих инженеров представить в Петербург планы будущих крепостей на Кубани, по Днестру и в Тавриде. Инженер-подполковник де Волан трудился над укреплением фортов Севастополя. Иван Князев строил Фанагорийскую крепость. В феврале Александр Васильевич вернулся из Тавриды, Рибас распахнул дверцу его кареты – генерал-аншеф сидел в ней с перевязанной рукой.

– Что случилось?

– Ах, помогите-ка…

Рибас отвел Суворова в дом, где тот прилег на шуршащий сенник.

– Турки? Татары? – спрашивал Рибас.

– Карета перевернулась! Слава богу, зубы целы. Что тут? В Петербурге по-прежнему спят? Деньги прислали?

Инженер де Волан отвез в Петербург планы крепостей, где они были высочайше одобрены. Денег требовалось миллионы. Граф не стал дожидаться распоряжений петербургских крючкотворов и заключал договоры с купцами, щедро выдавал им векселя – лишь бы скорее начали дело. Это было опрометчиво, но генерал-аншеф отмахивался от предупреждений Рибаса:

– Петербургские кабинет-варвары должны понимать: штык – чтоб крепости брать, рубль – чтоб строить.

В феврале 1793 года достигло днепровских берегов известие страшное: во Франции казнен король Людовик XVI. Говорили, что гильотина несколько раз ломалась, прежде чем отсечь голову представителю

самой старинной династии европейских королей. Говорили, что вместо Людовика казнили кучера-гасконца. Говорили, что Людовик теперь живет в Чикаго и работает стряпчим. Говорили бог весть что.

Несмотря на трагические события не дремали военные дипломаты и агенты Гименея. Первые подписали трактат между Россией и Пруссией о новом разделе Польши. Вторые миропомазали баденскую принцессу Луизу-Марию-Августу, нарекли ее Елизаветой, и она обручилась с Александром Павловичем, сыном наследника. Кольца меняла венценосная бабушка. Растерянность от французских событий сменилась торжествами. Кафтан жениха был из серебряного глазета с бриллантовыми пуговицами.

Всякий раз возвращаясь от флотилии в Херсон, Рибас заставал Суворова все в большей печали: денег не слали, и погашать векселя не торопились в Петербурге.

– Я полевой офицер, а не торговец, – жаловался генерал-аншеф. – Но где денег взять для купцов? Они скоро судом на меня пойдут! Товары дали, а я им ни гроша.

К этому времени турецкие приготовления к войне поутихли, и в Херсон приехали казачьи полковники Головатый и Чепега. Черноморское казачество переводилось на Тамань, а посему за обильным прощальным ужином пили турецкую персиковую, а икра с солью и перцем пахла устрицами.

– А что с кошем на Беревани? – спросил Рибас. – Бросаете?

– Зачем? – хитро сощурился Чепега. – Антон Андреевич его подарил.

– Кому?

– А вице-президенту Салтыкову.

Рибас покачал головой:

– Недругу графа? Александр Васильевич обидится.

Головатый расхохотался:

– Каков от Салтыкова нам профит, таков и подарок. Я все по-петербургски устроил: ведомость велел лисарю Мигрину составить. Сколько там куреней? – спросил он у Мигрина, хлопочущего над бочонком с персиковой.

– Сорок, – ответил Мигрин.

– А бревен при каждом курене сколько?

– По восьми. Да куда они годятся? Сгнили.

– Ничего. У Салтыкова под Очаковом имение. Лес нужен. Я рассудил так: Салтыков нам ведомости на гнилую провизию шлет, а мы ему в ответ свою ведомость на такие же бревна представим.

Играли в карты. Под утро пили квас из терна. Прощались сердечно – позади пять лет боев и жарких дел.

На другой день Рибас рассказал Суворову о «щедром» подарке Головатого Салтыкову. Александр Васильевич хохотал, упал на сенник, а в это время вошел де Волан. Увидев смеющегося генерала, он неторопливо раскурил трубку, спросил:

– Сколько миллионов из Петербурга получили? Суворов вскочил, потемнел лицом.

– Сколько миллионов? Ноль! Такие вы планы крепостей составили, что в них никто в Петербурге разобраться не может!

– Пусть инженерному делу учатся, – невозмутимо отвечал де Волан. – Тогда и разберутся.

– А может план ваш плох?! – вдруг выкрикнул Суворов. – Поэтому денег и не шлют? Я не инженер.

– А если так, – теряя невозмутимость сказал де Волан, – то и не вам судить: плох ли план!

– Плох! – крикнул Суворов. – Потому что не убедил никого!