Де Рибас

Феденёв Родион Константинович

– Он записывал все новости, сведения, которые вы рассказывали ему. Они касаются дипломатии, политики, и многие не подлежат огласке. Попади они не в мои руки, вам это могло бы весьма повредить.

– Сколько же вы за них хотите? – улыбнулся Рибас, ясно поняв, кто перед ним.

– Только из чувства глубокого уважения к вам, сочувствия к соплеменнику – десять тысяч.

– Для меня это слишком большая сумма, – сразу же ответил Рибас, а его собеседник сделал вид, что задумался, и сказал то, что он давно обдумал:

– Я – коммерсант. И я с удовольствием верну вам бумаги Кумачино без всякой выплаты. Но коммерсанту

так порой необходимо знать немного больше, чем знают все.

Как истый игрок Рибас вел своего партнера к сюр-купу – перебивке старшей картой, но при этом дружелюбно спросил:

– Другими словами, вы хотите занять место Кумачино?

– О, нет! – испугался или сделал вид сеньор Августе – Нет!

Рибас с радостью успокоил его:

– Простите, ну конечно же, Кумачино покойник. Я не имел в виду, чтобы и вы последовали его примеру. Напротив. Очевидно, вы хотели бы встречаться со мной и я бы вам рассказывал немного больше, чем знают все.

– Мы итальянцы. Мы должны помогать друг другу.

– О, это святой долг! – воскликнул Рибас. – Но, может быть, за свежие новости, за очень важные сведения вы могли бы мне и приплачивать?

– Конечно. В разумных пределах.

Пришла пора положить старшую карту. Но не только старшую, но и не существующую в природе. Теперь Рибас смотрел на сеньора с участием и печалью.

– Действительно, Кумачино кое-что узнал от моего воспитанника, – сказал он. – А в своих бумагах ввел вас в заблуждение, утверждая, что сведения получил от меня. Я не хочу говорить о покойнике плохо. Но у него, видно, были свои цели. Однако, вот беда: я его застал именно в тот момент, когда он получал эти сведения. Мой воспитанник человек чести и всегда это подтвердит. Со своей стороны я вызвал Кумачино к себе, чтобы арестовать его. – Рибас выдержал паузу. – Но вы знаете, почему я этого не сделал? Кумачино, чтобы не быть арестованным, сообщил мне имена людей, которых так интересовали эти сведения.

– Вряд ли он был искренен, – усомнился сеньор Августо.

– Возможно, – мягко улыбнулся Рибас. – Но вот досада! В этом списке я нашел ваше имя!

Сеньор в ответ сам полез в силки:

– Быть не может! Мое?!

– Да, сеньор Джачинто Верри. Ваше.

О, теперь это был совсем другой человек. Растерянность, злость, испуг, оторопь – все это читалось на его лице.

– Я думаю, – сказал Рибас на прощанье, – что вы больше никогда не обратитесь ко мне с подобными предложениями. Я советую вам оставить Петербург.

Возвращаясь в корпус, он проклинал свое бессилие: «Этот аккуратный сеньор не задумается и в следующий раз выстрелит в меня. Но я не могу поступить с ним просто: сдать властям. Что будет с братьями в Неаполе? Кто выручит меня здесь, если возникнут подозрения в мой адрес? А они возникнут – для этого охотники найдутся». Но свою игру с Джачинто Верри он вспоминал не без удовольствия. Он начал ее весьма просто: попросил негоцианта Бертолотти, который был ему обязан поставками вин ко двору, посетить заведение «Берлин» с часу до двух пополудни и присмотреться к итальянцам, которые будут там находиться. Бертолотти знал многих, если не всех, и когда Рибас входил в заведение, негоциант успел шепнуть: «Джачинто Верри, дворянин из Неаполя. Приехал недавно. Других итальянцев нет».

Наследник Павел с женой Марией Федоровной отправился в свой вояж. Прощаясь с детьми, Мария Федоровна

трижды падала в обморок, и в карету ее отвели фрейлины. Павел пестовал свою мнительность и до самого Васильково на границе с Польшей плохо спал. Он ждал самых разнообразных бед вплоть до очередной попытки его отравить. Вместо этого Екатерина прислала графу Северному, под этим именем Павел ехал за кордон, письмо, в котором предлагала вернуться. Но на польской границе графа Северного уже встречал король Станислав-Август.

Рибас не мог предположить, что отъезд Павла, роман с восхитительной Давиа, сплетни и зависть скоро отзовутся на его судьбе. В один из вечеров в салоне Давиа играли нанятые музыканты и собирались гости. Мими просила Рибаса быть за хозяина и принимать гостей. Прибыл сановный Бибиков, Офицеры отстегивали в прихожей шпаги. Лев Нарышкин явился на бал с прислугой, которая внесла его в зал. Обер-шталмейстер сверкая бриллиантами на лентах шитого золотом кафтана, кричал что-то несвязное, лез ко всем целоваться и спорил на свой бриллиантовый эполет, что станцует любой танец на одной ноге.

А в прихожую ввалился и скинул шубу молодой артиллерийский лейтенант, в котором Рибас с изумлением узнал своего брата. Эммануил, махнув рукой Джузеппе, тотчас поспешил к Давиа, целовал ей руки и не отходил ни на шаг весь вечер. Но в разгар суматошного веселья Рибас отозвал брата в сторону и спросил:

– Ты давно знаком с хозяйкой?

– Спроси лучше: почему я не был с ней знаком раньше? – засмеялся брат.

– Тебе не советовали держаться от этой дамы подальше?

– Мне? – усмехнулся Эммануил. – Я вызову каждого, кто мне это посоветует.

Если бы Рибас мог заглянуть в дневник Алексея Бобринского, он поразился бы обилию отчетов о балах, обедах и сплетнях. Но наиболее скрупулезно воспитанник делал записи о своем воспитателе. О вечеринке у Давиа Бобринский записал по рассказу Лехнера, который собирал все сплетни: «Они ужинали и пьянствовали, как свиньи. О, люди, люди, как вы развращены!» И далее: «Нынче в первый раз после двух недель Рибас обедал дома… Девица Давиа провела вечер и ночь у Рибаса… Рибас болен, что воспрепятствовало мне обедать у Бецкого…» Впрочем, последняя запись объяснялась приказом императрицы: Алексею без Рибаса было запрещено выезжать в свет. На людях он проявлял неловкость, порой попадал впросак, говорил невпопад, а матери немедленно и с удовольствием об этом докладывали.

После Рождества императрица призвала перед свои светлы очи воспитателя:

– Я недовольна вами. Отчего известное вам лицо, человек во всем обеспеченный, уподобляется нищему и дожидается подачек от вельмож, которые потом над ним и смеются?

– Ваше величество, без моего ведома к этому его склонили его недоброжелатели.

– Ну так не спускайте глаз ни с них, ни с известного вам лица.

«Известное лицо» – так мать называла сына в чьем-либо присутствии. А дело состояло в том, что Лехнер посоветовал Алексею первого января по русскому обычаю отправиться в санях вместе с кадетскими товарищами наносить визиты разным господам. Генерал-прокурор Вяземский и фельдмаршал Голицын выставили кадетам угощение и одарили деньгами. Потемкин заставил их дожидаться полчаса в приемной, а фаворит Ланской, как раз совершавший туалет, отделался от кадет двумя небрежными фразами. Венценосная мать была раздражена, а сын записывал в дневнике: