Де Рибас
Шрифт:
– Знатно, – одобрил Суворов. – Мы Мордвинова этим счетом поторопим.
Рибас был польщен. Они спустились к палатке, сели на камни завтракать. Ели казацкий кулеш с разварной говядиной. Генерал крупно резал лук, который аппетитно хрустел в его зубах.
– Перед боем ваши соотечественники римские легионеры всегда ели лук, – сказал Суворов. – Бодрость от него.
– Вы думаете, будет бой?
– Для того мы здесь. Но если наши корабли не подойдут, не бой будет. Ад.
– А где мои мариупольцы? – спросил Рибас.
– Они на Буге. Жду.
Ад
Вечером Рибас собрался возвращаться в Херсон. Хорунжий Высочин уже ждал его. Генерал-аншеф на прощанье сказал:
– Адмиралу обо всем доложите. И второго адмирала – Войновича, надо из Тавриды сюда. С эскадрой. Убеждайте в этом князя. Если тут спокойно будет, я завтра сам отправлюсь Херсонскую Академию торопить.
Херсонской Академией генерал-аншеф называл Мордвинова и адмиралтейство. В Глубокую пристань бригадир прибыл с восходом солнца, адмирал еще изволил почивать. Рибас оставил ему записку и на гребном катере поспешил в Херсон, где Потемкина не застал – князь отбыл к войскам.
На следующий день Суворов уж был в Херсоне. Узнав, что бригадир едет следом за Потемкиным, наскоро написал князю: «Увенчай Господь Бог успехами высокие ваши намерения, как ныне славою «Скорого» и «Битюга», и соблюдали ваше дражайшее здоровье… Херсонский пехотный полк выступил для формирования… Смоленский драгунский на середине пункта, отсюда к Глубокой и теперь довольно. Глубокая ограждена. Адмирал трудится, я туда сегодня съезжу, к Бугу же недосуг. Вчера поутру я был на броде Кинбунской косы, на пушечный выстрел. Варвары были в глубокомыслии и спокойны… О прочем донесет вашей светлости Осип Михайлович…»
У дежурных офицеров и генералов при Потемкине жизнь была истинно цыганской. Выполнил одно поручение князя – здесь же скачи триста верст с другим. Из тыла – к Очакову, из Херсона – на Буг – весь сентябрь бригадир провел то в экипаже, то в седле, то в казачьей лодке. Приобрел столовый и письменный серебряные походные приборы. Прослышав, что Кинбурн атакован турецким флотом, написал Суворову с дороги. Узнав, что кинбурнцы потопили пятидесятичетырехпушечный корабль и повредили фрегат, поздравил генерал-аншефа, а в ответ получал его короткие письма.
Возвращаясь с Буга в Херсон, бригадир заехал к себе на военный форштадт переодеться и столкнулся на крыльце с Виктором Сулиным. Друзья обнялись.
– Я не один, – сказал Виктор.
– О чем речь, Петр! – Рибас окликнул
– Войнович вышел на поиски турецкого флота, – отвечал Виктор. – Вышел с простым приказом: найти его, где бы он ни был, и разбить.
– Идемте в дом, – предложил бригадир, но Виктор был чем-то смущен, не торопился последовать приглашению.
– Вы извините, Джузеппе, – сказал он. – Я искал в Херсоне другой дом, но сейчас его и за золото не найдешь.
– Вы будете жить у меня хотя бы потому, что на тысячу верст окрест никто не называет меня Джузеппе, – сказал бригадир.
– Я не один, – многозначительно повторил Виктор, а Рибас, обрадованный его приездом, шагнул в сени:
– Уж не с султаном ли вы приехали?…
В первой комнате, адъютантской, солдат мыл пол. Вторая – кабинет и гостиная, покрытая ковром, по которому летом на верфи ступала императрица, была пуста. Ковер этот на торжествах попортили пятнами, и интендант Бюлер презентовал его бригадиру. Рибас заглянул в спальню, никого там не обнаружил, вернулся в кабинет и только тут, за углом выбеленной печи, заметил Айю.
«Вот с кем приехал Виктор! Но ведь он знает всю историю с ней. Почему же он привез ее сюда? Откуда привез? Что все это значит?» Бригадир опустился на стул у стены, взглянул на женщину. Раскаяние? Смущение? Этих чувств он не читал на ее лице. Напротив! Вместо настороженности или хотя бы стыдливого румянца он читал в ее лице торжество. «Да неужели распространенное европейское бесстыдство, милая светская наглость смогли найти почву в душе бывшей девочки из татарского селения? Чем она горда? Отчего так торжественноспокойна?» В зеленом платье с глубоким декольте, с изящной бархатной ленточкой на шее, с осанкой царицы и неожиданным прямым озорным взглядом глаз-озер она была хороша, как прежде.
– Я была в Крыму, – заговорила она столь знакомым мягким, грудным, всегда тревожащим Рибаса голосом. – Войновичи мне сказали, что вы искали меня.
– Разве? – он пожал плечами. – Я всего лишь интересовался: не закрыты ли вы снова в якорном сарае? – Она звонко рассмеялась, а он сухо потребовал:
– Прошу вас объяснить ваше появление здесь.
– Но я ваша жена.
– Оставим это, – мрачно сказал бригадир. – Вы давно не девочка из Биюк-Сюрена, которая ничего не понимает. Теперь вы понимаете все и, может быть, даже излишне много.
– Это грех?
– Грех пользоваться этим, – сказал он машинально И тут же укорил себя: она может подумать, что ее красота и обаяние неотразимы, что ее появление желанно. «Нет, она чертовски умна и уже поняла, что ее исчезновение ощутимо ударило меня в сердце. Как поступить? Отправить адъютанта искать для нее комнаты? А сейчас? Ужинать с ней и Виктором? На что она жила почти год? Да, капельмейстер говорил, что казак, с которым она уехала, был из состоятельных…»
Он с трудом переборол желание сказать, что она не может оставаться здесь ни минуты. «Наоборот, – подумал он, – надо просто отнестись к ней по-приятельски»: