Де Рибас

Феденёв Родион Константинович

После ее отъезда, бригадир стал печален, философствовал, и все это отозвалось в его письмах к генерал-аншефу Суворову, который зимовал в Кинбурне. Рибас писал ему о том, что теперь, подобно древнегреческому Пиррону, воздерживается от суждений об истинном и ложном, рассуждал о вечности, сравнивал кинбурнские письма генерал-аншефа с откровениями апостола Иоанна на острове Патмос, вспоминал героев «Иллиады» царя Нестора и Одиссея-Улисса и о том, как Юпитер хладнокровно созерцал Троянскую войну.

Кинбурнский адресат писал в ответ: «Вы меня чаруете, шевалье: Ваше письмо от 2 марта мне мило. Пирронизм не по мне,

уж коли выбирать заблуждение, выберу стоицизм… Если Вы вкусите сладость чистого благочестия, Вы не променяете мой Патмос и на трон… Поровну мудрости и осторожности ни у кого нет: Нестор мудр, Улисс – осторожен; подчиненный, даже патриот, всегда найдет, в чем упрекнуть и мудрого и осторожного… Старуха бормочет, ребенок лепечет, петух поет – зачастую без смысла и причины. На другой день после равноденствия я почувствовал себя крепче и осуждал свои недостатки, будто сторонний. Что ж осторожность! За нею хитрость и коварство, и всяческие уловки на лад идут. Рассудок мой о сем знает, мысль же сего бежит, душою клонюсь я к Нестору. Коли постигнешь незыблемое равновесие Юпитера, надобно иногда уповать на судьбу, презрев свободу воли. Мудростью побеждайте гордыню и скупость. Вы навсегда пребудете прекрасным трубадуром, любимцем граций…»

Екатеринославская армия Потемкина числом до ста тысяч медленно, но верно оставляла винтер квартиры и выходила на бугские позиции, сосредотачиваясь в районе Ольвиополя для перехода Буга и осады Очакова. Стодвадцатитысячная армия Иосифа II стояла в кордонной системе, изобретенной генералом Ласси и растянула свой фронт от Хотина до Адриатики. Турецкий визирь это отлично видел и направил свои войска числом сто восемьдесят тысяч к Софии, чтобы разделаться с армией австрийцев по частям. Войсковые офицеры заглазно корили Потемкина за то, что Очакову он придает слишком большое значение.

В очередной поездке дежурный бригадир Рибас встретил на степной дороге коляску генерала Долгорукова.

– Все дороги ведут в Рим, – сказал Юрий Владимирович, – и на них даже изредка встречаешь итальянцев!

– Которые говорят по-русски, – в тон ответил Рибас.

– Скажите, отчего мой корпус не может сделать без команды светлейшего и шагу? – спросил генерал. – Мне указывают делать такие малые переходы, что они похожи на пытку степью. Все чересчур медленно, не смотря на то, что я презентовал князю смирную, но быструю лошадь.

– Верно, у этой лошади успел испортиться норов, – сказал бригадир.

– Ручаюсь вам, ее опоили англичане при штабе князя! – Отвечал Долгоруков.

И все-таки, за зиму для Молоха войны было сделано изрядно. Взяли пятьдесят тысяч рекрут в пехоту и восемь тысяч на флот. Служба в армии теперь поощрялась денежными наградами, а коннику за три года службы сверх срока давали серебряную медаль, за шесть лет – золотую. Все городские мещане были обращены в военное состояние по образцу казачьего войска, но с наименованием казаков пеших. Мещане выбирали себе атаманов. Вооружались пиками и широкими ножами. Им по-казачьи стригли волосы, обучали строиться в лаву, по кучкам и в рассыпку. Они осваивали массовую атаку в ножи, наподобие турецкого юриша – удара янычар с ятаганами. Потемкин разъезжал из полка в полк, входил во все мелочи и даже составлял депеши о том, как лечить нижние чины от поноса.

Многократно Потемкин

направлял Рибаса в казачьи войска. Бригадир проверял губернии, обязанные выставлять по одному казачьему полку; бывал в ямских селах и раскольничьих поселениях, снаряжавших конников. Нередко Рибас встречал и проверял экипировку бывших запорожцев. Около восьмидесяти тысяч их жило в устье Дуная. Они люто ненавидели петербургские власти за разорение Сечи. Но Потемкин предложил им такие выгоды, что многие бежали с Дуная в Новороссию и под Херсоном в Алешках основали кош, собравший до двадцати тысяч казаков под началом бывшего есаула войска запорожского, а теперь секунд-майора Сидора Белого. Этих казаков стали звать Верными. Потемкин слал им знамена, которые Суворов и Белый освещали в церкви Великомученницы Екатерины.

Постоянные разъезды то со штабом Потемкина, то с его адъютантами притупили чувство разлуки с Айей, и бригадир писал Базилю Попову: «Я все это время был столь занят головою и сердцем, что было невозможно вам писать, тем более, что не имел ничего занимательного вам сообщить; Князь дал батальон моему брату. Все здесь благополучно. Поручаю себя продолжению вашей дружбы. Мое почтение г. г. Рибопьеру и Бюлеру, для которого вот два письма от принца Нассау».

Генерал Долгоруков недаром говорил об англичанах при штабе Потемкина. Одного из них князь представил Рибасу в Елисаветграде по-французски:

– Поль Джонес – второй во всей Англии моряк. – А по-русски сказал: – Я не знаю, кто у них там считается первым, но этот пират мне нравится. Он англичанин, а потопил столько английских судов, что нам и не снилось. Я назначил его командовать парусным флотом на Днепровском лимане. Сопровождай адмирала повсюду.

Рибас, к своему удивлению, был отрекомендован Поль Джонесу как командир гребной флотилии, входящей в состав гребного флота. Когда знакомились с морскими картами, Джонес задавал короткие и дельные вопросы. У Попова бригадир уточнил свои теперешние полномочия и узнал, что принц Нассау назначен командовать всем гребным флотом, а Рибаса определили к малым гребным судам и казачьим лодкам. Странным было то, что никакого морского чина князь бригадиру не дал.

Наутро Рибас отправился с англичанином в Херсон. Джонес выехал с двумя адъютантами, поваром, тремя капитанами и девицей Вирджинией Лейтон, которую представил коротко:

– Вирдж.

– Попутный ветер, – сказала Вирдж.

«Попутный ветер» – это было ее прозвище. В раскаленной зноем степи они обгоняли растянувшиеся в дневных переходах полки, и не было не только попутного, но никакого вообще ветерка, но на лице Джонеса не выступило ни капли пота. Вирдж щеголяла формой морского офицера. Волосы подобраны под шляпку, напоминающую мушкетерскую поярковую каску. Ее повсюду принимали за мужчину.

– Вы родились в Англии? – спросил бригадир у адмирала.

– Адмирал не англичанин, – сказала Вирдж.

– Но мне отрекомендовали его, как англичанина.

– Это оскорбление, – заявила Вирдж.

– Я – шотландец, – подтвердил Джонес.

– Родственники моей матери жили в Шотландии, и в Ирландии, – обрадовался Рибас – Фамилии Дункан или Пленкет вам ничего не говорят?

– Поль – шотландец, – повторила Вирдж.

– Но и я говорю о Шотландии.

– Поль еще мальчиком сбежал на Американский континент, – сказала Вирдж.