Дед Илья и внук Илья
Шрифт:
— Вот так-то… — сказал дед Илья. — Сперва сравняйся в силе-умении с отцами, а потом уж берись нашу жизнь переламывать на свой лад! — И он тяжело опустился на стул.
И баба Таня вышитым платочком стёрла с его лица ручьи пота.
А Платов Второй? Все глядели теперь на него и ждали. Илюша тоже ждал: что скажет батя?
Но тут дедушка Матвеюшка протянул своим тонким задиристым голосом:
— Не-ет! Нынешнее поколение против нашего слабовато.
Платов Второй потрогал красную чешуйку на скатерти.
— А мы не силой рук берём, время не
И он взял подкову двумя руками за два её согнутых конца. Поставил смуглые руки перед грудью и стал растягивать их в стороны.
Илюша увидал, как под белым шёлком сорочки буграми вздыбились мышцы.
И снова на скатерть слетели огненные чешуйки краски.
— Весь в отца! Платовская порода! — тихо, с уважением сказал дедушка Матвеюшка.
А батя протянул бабе Тане выправленную подкову:
— Положите на место, мама. Маленько мы с отцом её отшелушили, вы уж нас извините.
Руки у бати заметно дрожали. Баба Таня молча взяла подкову и, не глядя, положила на комод.
Илюша ждал: вот сейчас баба Таня обойдёт вокруг стола и своим кружевным платочком вытрет лоб бате, ведь сейчас была его очередь. Но баба Таня не шла. Может, она не видит, что на переносье у бати тоже сидят бисеринки пота?
Илюша дольше ждать не стал. Взобрался ногами на стул и безо всякого платка, прямо горячей шершавой ладошкой взял да и обтёр отцовский лоб. Отец поймал Илюшину руку и улыбнулся ему.
А дед Илья отшвырнул свой стул и пошёл прочь из комнаты.
— Не лютуй, одумайся, — тихо сказала ему вслед баба Таня. — Сын ведь…
Но дед Илья ушёл. И было слышно, как в сенях проскрипели половицы от его тяжёлых шагов и стукнула наружная дверь.
— Мама, — позвал Платов Второй. — Мама, хоть вы-то поймите. — Он снял Илюшу со стула на пол, подошёл к бабе Тане и, совсем как Илюша, прижался щекой к её щеке. — Мама, не я отцу жизнь переламываю, понимаете, не я. Время такое пришло, мама. Сегодня собирать дома по кирпичику — всё равно как спичкой пахать целину.
Но баба Таня ответила:
— Ты мне всё про дома, сынок. А ты бы лучше про отца. О нём ты подумал? У него вся гордость, вся радость — его мастерство. Как он теперь жить будет?
И не стала слушать его ответа, взяла со стола пепельницу с окурками и понесла в кухню.
А Илюше от её слов стало горько-горько. Ему вдруг подумалось, что дед Илья сидит сейчас пригорюнившись на ступеньках крыльца и думает-гадает, как он жить будет. И не такой он представился Илюше, как всегда, — большой, сильный, громкий, — а маленький такой старичок, тощенький, как дедушка Матвеюшка.
Илюше стало невмоготу сидеть тут, в комнате, с гостями. Ему даже не захотелось смотреть сейчас на Платова Второго. Илюша сорвался с места и выскочил через сени на крыльцо.
Деда Ильи не было.
Илюша выбежал за калитку. Сам не зная почему, свернул не к людной площади, а в другую сторону, туда, где кончались дома и полисадники, где улица переходила в зелёный высокий берег.
И сразу увидал: дед Илья стоит над крутым откосом. Опустил седую голову, как плети повесил тяжёлые руки и глядит куда-то недвижным взглядом.
Может, он на тот берег глядит? Там, в стенах телятника, уже закраснелся под вечерним солнцем каждый кирпичик, уложенный его, деда Ильи, руками.
Или он на ту ветлу глядит, что паводком подточило? Вот она сидит в воде, крепко цепляясь за берег. Огненная, словно осенью.
Да нет же! Он смотрит вниз, на реку! Там по розовой воде плывёт лодка. В лодке сидят люди и машут деду Илье, прощаясь с ним.
Илюша пригляделся и узнал давешнего дедова знакомого из колхоза «Светлый луч». Конечно, это он уплывает там внизу на лодке и, прощаясь, машет деду своим полотняным картузом. И тот самый его огромный портфель лежит на корме.
С лодки махали долго, потом перестали махать и уплыли далеко.
А дед Илья — то ли не узнавал своих знакомых? — стоял неподвижно и молча из-под нависших бровей глядел лодке вслед.
И вдруг Илюша услыхал, как дед что-то шепчет. Он различил:
— Шестой… восьмой… тринадцатый… двадцать первый…
У Илюши сердце дрогнуло от тревоги и жалости: дед считает слонов! И давно досчитал до десяти, а всё считает дальше и дальше! Значит, не помогает! Значит, ему очень худо, деду…
Илюша осторожно тронул его руку:
— Деда… Если до ста не поможет, так можно и до тысячи. Только, самое главное, ни одного не пропускай!
— Что? — спросил дед и поглядел на Илюшу так, будто и не увидал его вовсе.
А лодка там, внизу, уже сравнялась с дальним оползнем, стала огибать ветлу, подточенную рекой, и тогда дед Илья вдруг поднял руку и закричал:
— Эге-ге-ге-ей!
С реки ему тоже ответили:
— Эге-ге-ей! — и опять помахали, прощаясь.
А дед зашагал по высокому берегу вслед за лодкой. Лодка плыла, а он всё шёл, будто был привязан к ней невидимым канатом. Шёл, всё ускоряя шаг, махал рукой и кричал:
— Эге-ге-е-ей! Останови-ись!
А за дедом, торопясь, набирая песок в сандалии, не отставая, шёл Илюша.
Там, внизу, затабанили веслом. Лодка повернулась бортом к течению, стала.
Илюша увидел, как председатель колхоза «Светлый луч» поднялся в лодке во весь рост.
— Говорите-е… Илья Иваны-ыч!.. — донесла река Илюше его голос.
— Еду с тобо-о-ой! Погоди-и! Еду-у! Строить буду-у! — ответил дед Илья.
Громко прокатился его голос, и какая-то птаха, испуганная, метнулась из травы в ноги Илюше.