Дед умер молодым
Шрифт:
Директор-распорядитель Никольской мануфактуры не интересовался личной жизнью «главного электрического инженера». Савва Тимофеевич не спрашивал Леонида Борисовича: зачем, собственно, он так часто ездит в Москву? На Большом Трехсвятительском в правлении фирмы Красин не показывался. «Знакомства домами» с морозовской семьей не поддерживал. Зинаида Григорьевна не приглашала его в гости: не считала она служащих фирмы «людьми своего круга». И сам Красин не стремился в этот избранный круг. Да и хозяин дома Савва Тимофеевич к такой чести был, мягко выражаясь, равнодушен.
Он редко
Вот хотя бы стройный светлоглазый блондин с курчавой бородкой, которого муж называл Иваном Сергеевичем. Элегантно одет, прекрасно владеет немецким, сразу и не подумаешь, что по профессии он всего-навсего ветеринар. Видно, Савва Тимофеевич оценил его знания по этой части, если возил на целую неделю в Покровское «на предмет ревизии конюшен». Да и по Москве катались они вместе, объезжая нового орловского рысака.
Выяснилось, что ветеринар Иван Сергеевич знаком и с другими богатыми семьями. Это и естественно: многие москвичи любят лошадей. Иван Викулович Морозов, например, директор второй в Орехове — «викуловской» — мануфактуры, один из совладельцев знаменитого Крепыша — победителя всех дерби — состязаний рысаков — и в Москве, и в Петербурге.
Однако Зинаида Григорьевна все же удивилась, когда, заглянув как-то под вечер в мужнин кабинет, увидела там Ивана Сергеевича вместе с другим отпрыском «династии Викулычей» — безусым Колей Шмитом7. Знала она, что после смерти Колиного отца — Павла Александровича, московского мебельного фабриканта, дела фирмы идут неважно (хоть по-прежнему значится она «поставщиком двора его императорского величества»), настолько неважно, что Коля с матерью и сестрами переехал из родительского особняка близ Горбатого моста на Новинский бульвар, сняв частную квартиру. Какие уж там лошади для парадных выездов, если и фабрику-то по завещанию покойного старика Шмита собираются продавать. Впрочем, что гадать. Любопытство несовместимо с правилами хорошего тона.
Зинаида Григорьевна поздоровалась с ветеринаром приветливым кивком, потрепала Колю Шмита по щеке, едва тронутой пухом.
— А ты мужаешь, дорогой мой внучек...
— Стараюсь, молодая бабушка, стараюсь,— смущенно улыбнулся Коля.
— Не удивляйтесь, Иван Сергеевич,— обратился Морозов к ветеринару,— в нашей мануфактурной династии несколько перепутаны поколения. Вера Викуловна — мать Николая Павловича Шмита — урожденная Морозова, мне доводится двоюродной племянницей, хоть годами мы почти ровесники. Стало быть, Коля нам с Зинаидой Григорьевной — двоюродный внук... Или, может быть, внучатый племянник, а? — Савва Тимофеевич улыбнулся.
— Так точно,— кивнул
Иван Сергеевич улыбался молча, почтительно, как хорошо воспитанный человек. Зинаида Григорьевна сказала:
— Ну, вы тут рисуйте родословное дерево, а я поехала. Сегодня, Савва, у Варвары Алексеевны благотворительный концерт.
— Поезжай, Зинуша, счастливого пути. Кланяйся Василию Михайловичу.
— Поклонюсь... Кстати, Савва, статью для него ты скоро напишешь?
— Пишу, пишу,— пыхнул папиросой Морозов.
Когда за женой закрылась дверь кабинета, он вздохнул:
— Ох уж эти мне «Русские ведомости»...
Да, пожалуй, «Русскими ведомостями» Соболевский создал новый тип ежедневной газеты в России. Это дело его жизни. А сколько сделал Василий Михайлович в смысле ознакомления широких слоев читающей публики с программой и тактикой Германской социалистической партии! Но в современной русской жизни действенных сил он не видит и сомневается в том, что они откуда-нибудь придут.
Николай Шмит, слегка прищурившись, глянул на Морозова в упор:
— Насколько я знаю, Савва Тимофеевич, вам ближе по духу другие издания?
— Да, милый Коля, я предпочитаю издания более решительные. «Русские ведомости» — это для верующих скептиков. Но я целиком разделяю убеждение Василия Михайловича в необходимости борьбы за уважение личности каждого, защиты человеческого достоинства.
Коля, покраснев, перевел взгляд на Ивана Сергеевича: не сболтнули ли чего лишнего при постороннем?
Морозов расхохотался:
— «Своя своих не познаша», как сказано в писании...— И, выдержав паузу, добавил: — Конспиратор ты, Коленька, пока никудышный... Фамилию Ивана Сергеевича тебе знать пока незачем. Но говорить при нем можешь открыто. Выкладывай свои заботы.
Шмит долго молчал, потирая руки, морщась от табачного дыма, который плотным облаком окутывал Морозова. Третий их собеседник сделал вид, что и ему — некурящему — тоже душновато. Встал, подошел к боковой двери, ведущей к лестнице в сад
— С вашего разрешения, Савва Тимофеевич, выйду подышать...
Морозов кивнул, поморщившись:
— Пожалуйста... Только прошу к наружной ограде близко не подходить. А еще лучше посидите-ка в беседке, за кустами...
— Ясно, Савва Тимофеевич,— гость плотно притворил за собой дверь.
Морозов сказал Шмиту:
— Вот, Николай, у кого надо тебе учиться. Не только конспирации, но и простому такту. А теперь рассказывай...
Николай Павлович Шмит — студент естественного отделения Московского университета — начал издалека. Сначала про агрономические свои опыты: как выращивать пшеницу новых сортов. Потом про фабрику, которая в последние годы не дает дохода, поскольку оборудование устарело. И наконец про связанное с этим завещание отца: фабрику продать, а вырученный капитал вложить в паи мануфактуры «Викула Морозов и сыновья». Эти-то самые сыновья: Алексей, Иван, Сергей и Елисей, родные братья матери Николая, Веры Викуловны, собрались на днях у Шмитов на семейный совет. И решительно подтвердили волю покойного фабриканта мебели Павла Александровича.