Деды
Шрифт:
— Исполнил ли повеление?
— Ваше величество, я убит с батареи по моей неосторожности, — почтительно доложил ординарец.
— Ступай за фронт! Вперёд наука! — довершил император.
Эти анекдоты, бывшие новостью дня, передавались из уст в уста и служили как бы мерилом того прекрасного расположения духа, в котором находился император.
В один из воскресных дней, на разводе, данном от Преображенского полка, его величество, по званию батальонного командира, в штиблетах и пешком парадировал во главе батальона пред императрицей и ловко, искусно и легко салютовал эспонтоном.
По окончании развода, окружённый всем генералитетом, начальниками разных частей и полковыми командирами,
— Я знал, господа, — прибавил он при этом, — я знал, что образование войск по уставу было не всем приятно: я ожидал осени, чтобы сами увидели, к чему всё клонилось; теперь вы видите плоды общих наших трудов во славу и честь оружия российского.
Одним словом, всё предвещало милости и награды, начальство было необычайно довольно, как вдруг одно обстоятельство помрачило общее настроение духа.
На следующее утро после этого счастливого развода лейб-гвардии Конному полку назначено было линейное учение. Надо заметить, что государь отчасти имел предубеждение против этого полка за его прежний дух и иногда полушутя, полусерьёзно называл конногвардейцев якобинцами.
— Vous etes jacobins, — говаривал он полковнику Саблукову, — pas vous, mais le regiment [67] , — и таково было его постоянное убеждение. Но на сей раз его величество, будучи весьма доволен полком, пожелал оказать ему особую честь и объявил, что завтра он сам будет учить конногвардейцев.
67
Вы — якобинцы… не вы, а полк (фр.).
Наутро погода стояла хотя и ясная, сухая, но с ночи ещё дул сильный и порывистый ветер, который ни на минуту не унимался.
Конногвардейцы вышли на учебный плац в самом блистательном виде, облачённые в свою полную парадную форму.
Они рассчитывали показаться государю истинными молодцами и поддержать относительно себя его благоволение. Ряды открытых экипажей, придворные линейки, наполненные нарядными дамами и кавалерами, и множество публики наполняли окраины плаца — всё это стеклось сюда любоваться на учение самого блестящего полка русской кавалерии. Графиня Елизавета и Нелидова тоже присутствовали между фрейлинами. Окончив обычный развод, государь около девяти часов утра прибыл на плац-парадное место и принял полк в своё командование. Чтобы показать полку особое его внимание, он нарочно оделся в конногвардейскую форму.
Встреченный трубными звуками и салютом преклонившихся штандартов, его величество, в сопровождении блестящей свиты, поскакал вдоль фронта, приветливо здороваясь с эскадронами. Затем свита отъехала далеко в сторону, и государь, оставшись один пред полком, начал учение. Сначала всё шло прекрасно. Началось с «перемены фронта назад». Для этого была подана команда: «Перемена фронта и флангов. Весь полк по четыре, направо рысью марш!»
Эскадроны отчётливо заехали отделениями направо. Предстояла одна из самых эффектных и красивых кавалерийских эволюции того времени, но зато же она была и самой трудной, самой головоломной и опасной.
— Стой, равняйсь! — скомандовано было тотчас же после заезда. — Укроти поводья! С места, марш-марш!
И вслед за этим словом первое отделение первого эскадрона сразу и круто поворотило «левое плечо вперёд кругом» и во весь карьер помчалось почти по той же линии фронта,
Тогда раздалась команда: «Стой!.. Во фронт, марш! Стой, равняйсь», — и мчащаяся вереница на месте осадила коней и по отделениям сделала заезд во фронт, т. е. задом к прежней линии фронта.
— Хорошо, ребята! — послышался довольный голос государя.
Весь полк, как один человек, отгрянул молодецки: «Рады стараться!»
Но затем учение пошло уже менее удачно. Неистовые и шумные порывы ветра относили порой не только слова команды, но даже и трубный звук сигнала делали неясными, особенно если он подавался издали. Дивизионным и эскадронным командирам из-за этого ветра приходилось иногда командовать и делать построения чисто наугад, по вдохновению или по соображению с каким-нибудь одним словом, которое случайно долетало к ним из целой командной фразы. Понятно, что при этом нередко исполнялось вовсе не то, что командовалось, а порой происходила даже и путаница во фронте. Император, видимо, начинал досадовать и сердиться.
Новый устав, выработанный под сильным и непосредственным влиянием Аракчеева, вносил во фронт буквальную и строгую точность, каждый приём исполнялся не иначе как по темпам; каждому движению, да и вообще всему была положена строго и определённо очерченная рамка, выходить из пределов которой не осмелились даже генерал-фельдмаршалы. Устав предписывал всем, начиная от фельдмаршала и кончая рядовым, «всё то, что должно им делать», и не допускал ни малейших отклонений от своих формул, подчиняя своей букве всех и каждого и требуя только безусловно точного, так сказать, автоматического выполнения.
Конногвардейцам приходилось жутко; они видят, что путают, чувствуют, что государь, глядя на них, должен быть гневен, ветер меж тем так и свистит, так и бьёт на просторе.
— Господа офицеры, к атаке! — командует император. — Весь полк рысью вперёд — марш!
И вслед за этим повернулся и поехал рысью. Отъехав шагов на шестьдесят, он крикнул: «Марш-марш!» — дал шпоры и пустил коня полным карьером.
— Стой, равняйсь! — раздалась его команда, в виду всей публики, почти на самом краю плаца. Осадив коня, он повернулся назад — и что же?.. Развёрнутый полк виднеется вдали — и ни с места! Как стоял, так и стоит, словно вкопанный.
Государь сильно натянул повод, закусил губы, плашмя и свободно опустил вниз палаш и сдержанным троттом отъехал на ближайшую дистанцию к полку, на то место, с которого обыкновенно пропускал полки мимо себя церемониальным маршем. Свита, предполагая, что линейное учение кончено и сейчас начнётся церемониал, спешно приблизилась к государю и стала позади его красиво-пёстрой свободной группой.
— Полк, слушай-ай! — отчётливо, размеренно и громко раздалась его команда. — По церемониальному маршу!.. Справа повзводно… в Сибирь… на поселение… шагом… марш! Господа офицеры!