Деды
Шрифт:
Черепов, окончив обед, прошёл покурить и отдохнуть в «диванную». В мягком полусвете этой уютной комнаты как-то особенно хорошо дремалось под тихий говорок клубных старожилов, которые искони удалялись сюда для послеобеденной дрёмы и послеобеденной беседы.
Вдруг ему показалось, что кто-то произнёс имя графини Елизаветы Ильинишны. Очнувшись тотчас же от лёгкого полузабытья, Черепов кинул взгляд в ту сторону, откуда послышалось это имя, и увидел в углу на диване графа Ксаверия Балтазаровича, подле которого сидел Нарышкин.
— Сколь она прелестна! — старчески-восторжённо восклицал Лопачицкий. — Сколь прелестна! в особливости на последнем куртаге…
— Стыдно, брат, на старости влюбляться! — слегка
— Ба!.. Но разве я столь стар, чёрт возьми!
— Однако.
— Однако я желал бы иметь потомка — вот что!
— Зачем это, милый ментор моей юности?
— Затем… затем… ну хоть затем, дабы род не угас, имя передать и состояние.
— Поздно хватился, брат.
— Для чего так? Для чего же поздно?
— Да для того, что потомка у тебя не будет.
— На каком основании не будет?
— Фу, Боже мой! Да тебе сколько лет?
— Мне… мне всего только семьдесят два года.
— А! ну, это дело инакого рода! — согласился Нарышкин. — Коли так, то женись смело: в семьдесят два года дети всегда бывают, и непременно!
— Ты таково думаешь?
— Уверен в том, ибо таков закон натуры. Вот видишь ли, — продолжал он, — в пятьдесят они ещё иногда могут быть, но с трудом; в шестьдесят их совсем не бывает, но в семьдесят два — наверное и непременно! надлежит только взять за себя молоденькую!
— Вот, вот!.. Я так и думаю, так и намерен! — подхватил плешивый селадон [57] , потирая руки.
— Только гляди, брат, опасайся знатного риваля [58] ! — шутя предостерёг Нарышкин.
— Кого это?.. Кто таков риваль мой? — прищурясь на собеседника, пренебрежительно двинул губой Лопачицкий.
— А Нелидов-то? Ты что себе думаешь?
— Oh, mon cher! Ce n'est qu'un damoiseau! [59] — самоуверенно махнул рукой граф Ксаверий Балтазарович. — Какой это риваль мне! Помилуй!
57
Cеладон — первоначально — сентиментальный влюблённый, в дальнейшем — назойливый ухаживатель, волокита — прим. Bidmaker.
58
Соперника (от фр. rival).
59
Мой милый! Это всего лишь дамский угодник (фр.).
— Однако, говорят, что не ныне-завтра он сделает формальное предложение, и это мною из наивернейших источников почерпнуто.
— Пуф! Ему откажут!
— Едва ли. За него ратуют пять кузин и две тётки. Да и самой-то ей, кажись, он вовсе не претит.
— Н-ну, mon cher, то мне лучше знать!
— Твоё дело, конечно… А всё-таки повторяю вслед за твоим попугаем: «Стыдно, брат, на старости влюбляться!»
— Allons done, farceur! [60] — с некоторой досадой мотнул головой влюблённый селадон и поднялся с места.
60
Ну и шутник ты! (фр.).
Этот разговор сделал на Черепова неприятное впечатление. Ему больно было слушать, что к той, кого он чтил столь высоко, люди относятся так легко, так шутливо, что этому поеденному молью облезлому старцу может же вдруг прийти
С пылающей головой и щемящим, тоскливым чувством в душе вышел Черепов из Английского клуба и быстрыми шагами бесцельно пошёл по тускло освещённым московским улицам. Он шёл, не глядя, куда идёт, и ничего не замечая ни пред собой, ни около себя. В голове его вертелась в каких-то туманных обрывках всё одна назойливая мысль, центром которой была графиня Елизавета и рядом с нею этот ненавистный, но прелестный Нелидов; в сердце подымалась то злоба, то горечь и слёзы, и казалось ему порой, будто земля ускользает из-под его ног, и вместе с нею ускользало всё его счастие и дымом разлетались мечты и надежды.
XVIII
Масонская ложа
Двор и гвардия вернулись в Петербург, где обыденная жизнь того и другой вошла в свои колеи, резко и твёрдо обозначенные для них императором ещё с первых дней его воцарения. Черепов надеялся, что после московских торжеств и праздников графиня Елизавета Ильинишна, почувствовав себя опять среди своей мирной и тихой домашней обстановки, захочет несколько отдохнуть от светского рассеяния, более сосредоточиться в самой себе и тогда — «авось-либо и про нас, грешных, вспомнит, авось-либо станет по-старому уделять долю своей дружелюбной внимательности и — как знать! — быть может, теперь-то и заметит, что она весьма не чужая моим сердечным чувствованиям». Так думал и надеялся Черепов, но — увы! — мечты его пока ещё не оправдывались на деле: графиня Елизавета при встречах была с ним и приветлива, и любезна, но под этой любезностью как-то не чувствовалось той простоты и задушевности, какая была в ней прежде. Ему казалось, будто она в отношении его всё ещё находится в тумане той рассеянности, в которой находилась всё время московских празднеств, и он с болью в душе сознавался себе, что эта рассеянность чуть ли не выражает собой полнейшего равнодушия к нему. Так казалось Черепову, и потому состояние внутренней затаённой тоски почти не покидало его. Все товарищи и приятели не без сожаления замечали промеж себя, что он положительно изменился.
Однажды как-то после «вахтпарада» заехал к нему по дороге один из его добрых знакомцев, некто гвардии капитан Гвоздеев, человек пожилой и солидный.
Черепов приказал подать закуску, после которой приятели разговорились, и беседа их незаметно приняла характер задушевности.
— Скажите, сударь мой, — говорил Гвоздеев, прохаживаясь с ним по комнате, — все мы, наши друзья-приятели, примечаем, что вы досконально преобразовались как-то, стали вовсе не тот что прежде, словно у вас докука некая в сердце… Ежели то с моей стороны не назойливо и вам не претит скажите, как другу… быть может, у нас явится возможность помочь, облегчить или, по крайности, хотя посоветоваться вместе.
— Да как вам сказать!.. Просто скверно живётся на свете, — пожал плечами Черепов.
— Вам ли то молвить!.. Вы, который лично известны государю, и он до вас столь милостив, служебная карьера вам улыбается, состояньишка, слава Богу, хватает, из себя молодец и добрый малый, любим и уважаем товарищами, — чего вам более?..
— Всё это так, да здесь-то вот неспокойно, — сказал Черепов, указав на сердце.
— Аль зазнобушка?.. Ну что ж!.. Это в натуре вещей: годы ваши такие, и коли любите, то эта неспокойность тем паче на благо вам, сударь.