Дегустатор
Шрифт:
Так, это уж слишком. Можно было бы рассердиться. Но тут мне стало Алину совсем жалко, мы сошлись на том, что если мерещатся заговоры — надо отдыхать.
И она замолчала, начала перебирать пачку бумаг у меня на столе, еще немного — и будет читать, отмахиваясь от меня. Автора, между прочим.
— Уйди-уйди, — сказал я. — Это пока страшный секрет. Мое будущее.
— О, — оживилась она. — Это же интересно. Твое будущее. Ты описываешь великое вино?
Сейчас она вытянет из меня все без всяких частных детективов, понял я, и внимательно посмотрел на
— Да нет же. Великие вина уже описаны, хотя всегда можно что-то сказать о новом урожае, новых работах… Нет, мечта любого винного аналитика, кроме упертого Игоря Седова, — сделать свое открытие. Но вое гениальное хозяйство, чья продукция пока стоит копейки. Новый винный регион, который через два года будет знаменит. Вот тогда все вспомнят того аналитика, который это предсказал, и его жизнь будет…
Я пощелкал пальцами.
— Сергей Рокотов, а ведь ты это сделал! Дай посмотреть твою книгу. Что ты открыл? Лангедок и Русильон?
— Уже открыла Галя Лихачева, я же не знаю лягушачьего. И до нее там уже толпа паслась. Особенно англичан. Хотя Лангедок — это неплохо, но попробуй ближе и проще.
— Ну что? Венгрия с ее токаем?
— Да нет же, мой милый несчастный зверюшка. Совсем близко. Грузия, дорогая Алина, Грузия. Так просто. Так знакомо. И так ново. У них несколько новых предприятий на итальянской и французской технике. Они уже работают не по площадям, а по отдельным замечательным виноградникам. Это революция, моя дорогая. И угадай, сколько людей в России — да и в мире — всерьез знают, что там происходит, и могут об этом написать. И к кому все потом пойдут с заказами. На что угодно — колонку, лекцию.
Алина молчала, а я постукал кулаком в грудь, как горилла. И еще раз постукал, чтобы все было ясно.
— Весной книга выйдет, — сообщил, наконец, я.
— И что ты тогда сделаешь? Что ты делаешь в день триумфа?
Я улыбался. Зачем что-то делать? А потом честно признался:
— Я уеду в лес. Сяду под деревом на холме и буду курить сигару. Особую сигару. И всё.
— Назови, назови твою любимую сигару! Я хочу ее тебе подарить! Это что-то из того, что ты пишешь о вашем сигарном клубе?
— Ой, там — реклама. В этом клубе иногда спонсоры приносят откровенную ерунду. Я гадко и ненавязчиво над ней издеваюсь. Но им все равно, им надо, чтобы под текстом стояла фамилия «Рокотов», и только. Такое у них условие. Нет, моя сигара — вот она.
Я вынул кожаный футляр в виде тубы, осторожно раскрыл его.
— Ждет.
Алина начала водить пальцем по шелковистому табачному листу:
— Никогда о такой не слышала.
— Это, возможно, самая старая табакальера Кубы. В семидесятых годах девятнадцатого века считалась лучшей сигарой мира.
— Ну как же ты консервативен! Микроволновая печь и телевизор — сатанизм, да?
Не так уж я консервативен. Я вспомнил свою первую дегустацию этой гаваны: сначала легкий дым с оттенками
А Алина, с очками на кончике носа — в последнее время у нее было все хуже с глазами, — всматривалась в алый бант сигары. И потом захлопала в ладоши:
— Я все поняла. Название. Дело не во вкусе, признайся, Рокотов. Ты любишь ее из-за названия.
Я хотел было возмутиться. А потом посмотрел на Алину и честно, честно покивал.
Конечно, и название тоже.
El Rey del Mundo.
«Король мира».
15. Красавица Икуку
В дни ноября, который плавно превратился в декабрь, декабрь две тысячи пятого года, — возникло это странное ощущение: нас деликатно оставили вдвоем, мои друзья и знакомые куда-то исчезли.
Но нам-то обоим уже хотелось — оно приходит всегда, это время, — пообщаться с кем-то третьим, да попросту устроить парад своего счастья. Вот мы, двое, сначала мы не видели никого и ничего, не сводя друг с друга изумленных глаз. А сейчас все изменилось, мы видим и чувствуем друг друга не глядя, боком, краем глаза, кожей на расстоянии — посмотрите же на то, как у нас это здорово получается.
Но… в нашем случае… с этим были, конечно, проблемы.
В тот вечер ко мне пришло письмо от Гриши. И на мой хохот вышла Алина, из комнаты, от своего компьютера, с прямоугольными очками на кончике носа.
— Это Цукерман, — сказал я. — Он сообщает, что нашел принципиально иной путь к созданию нового языка. Ты только посмотри сюда. Он пишет, что в этих строчках по духу больше русского, чем…
— Неужели больше, чем в «дыр, бул, щыл»?
— Бесконечно больше. Смотри и не падай…
Но тут позвонили в дверь.
А это был первый случай, когда мы с Алиной оба были в норке, и у дверей норки раздавался не то чтобы звон, как сейчас, а даже шуршание. У меня очень тихий дом.
— Или ошибка, или… — сказал я.
Это была не ошибка, а как раз «или».
Борис Априлев. Единственный среди моих друзей человек, который может вломиться в дверь без всяких звонков. И всем будет хорошо, никто даже не удивится. Максимум — непонятливым пояснят: «Он болгарин», — и дальнейших вопросов не будет.
— Сергей, смотри, что я привез, — потряс он пластиковым пакетом. — Я только что из Болгарии. Из аэропорта. Вот сам попробуй и скажи. Так, очень приятно. Представь даме.
— Алина, видный филолог, — представил ее я. — И Борис Априлев. Видный болгарский винодел и торговец.
Борис знал, где у меня лежат гостевые тапочки, собственно, он уже был в них и звенел в моем шкафу, доставая бокалы. Алина подняла брови, но при этом начала улыбаться. Борис пришел вовремя.
— Для болгар у меня всегда есть настоящие греческие оливки, — сказал я от холодильника. — С белым сыром, конечно. А что бы ты делал, если бы у меня не было хорошего хлеба?