Декабрь без Рождества
Шрифт:
— Ну же, граф, отчего ваши седлают как семинаристы?! — гневно окликнул его Милорадович. — Сколько можно, я вас спрашиваю?
— Наберитесь терпения, еще немного! Право же, немного!
— Покуда мы будем набираться тут терпения, единственный Император, что у нас есть, станет подставлять себя под пули? Да вы понимаете, что говорите? Если это не измена, то я китайский мандарин!
— Я не изменник, — от незаслуженного оскорбления лицо Орлова потемнело. — Полк будет выведен.
Из конюшен вывели еще двух лошадей.
— Куда тебя черт несет, Петров? — не выдержал молоденький Бахметев, адъютант Орлова.
— Виноват, ваше благородие, забыл рукавицы!
— Ах, чтоб тебя! — Орлов скривился, словно от мигрени. — Подождите еще, граф! Я их выведу!
— Я ждал двадцать три минуты, — Милорадович защелкнул свой брегет. — Больше не буду ждать ни одной! Лошадь!
Бахметев протянул повод своей.
Никто не успел поддержать стремя: генерал взлетел в седло с легкостью двадцатилетнего.
— Граф!!
Милорадович даже не обернулся к Орлову, и тот в последней отчаянной попытке потек следом — спотыкаясь на оледеневшей мостовой, спеша изо всей мочи.
— Следуйте за мной, по возможности добудьте коня! — с седла говорил Милорадович Башуцкому. Разговор немного задержал генерала, и Орлов сумел догнать его у выезда из Конногвардейской.
— Граф, постойте же! — Орлов, схвативший лошадь Милорадовича под уздцы, тяжело дышал. — Тем людям необходимо совершить преступление! Я их видел! Нельзя дать им такую возможность, нельзя! Полк растревожен, седлают вправду медленно, но клянусь Богом, я выведу его, дайте мне еще двадцать минут! Хоть пятнадцать, граф!
— Не хочу я вашего сраного [45] полка! — окрик Милорадовича был страшен, но смятения чувств было в нем не больше, нежели в холодном раскате грома. — Я сам все это кончу, один! И я не стану лить солдатскую кровь. Если чья кровь и прольется, так пусть лучше моя. Что ж это за генерал-губернатор, если не желает умереть, когда должно? Пустите!
45
В действительности генерал выразился еще хуже.
Рука Орлова и так опустилась. Милорадович ударил шенкелями и помчался собранным галопом.
Теперь его догонял уже Башуцкий. Орлов растерянно глядел вслед несколько мгновений, стоя посередь мостовой. Затем, словно очнувшись, поспешил назад к конюшням.
…
— Ну, что Трубецкой? Где его носит? — нервно повторял Иван Пущин. — Что Булатов? Где лейб-гренадеры?
Не отвечая, Александр Бестужев все точил саблю о Гром-камень. Он уж пятый раз принимался вострить ее об основание монумента, дабы, как он сие себе сам объяснял, поднять боевой дух солдат. Дураку ведь понятно, что толком
— Зато глянь, какой-то ферт несется, — сквозь зубы проговорил Оболенский. — Густые эполеты, не из наших, стало быть.
— Тьфу, не вижу толком! — Каховский сощурил глаза, вглядываясь. — Кто таков? И вправду, толстый макарон!
— Ах, твою мать! — Бестужев даже забросил свое тираноборческое занятие. — Подслеповат ты, брат, пенсне пора заказывать. Это ж сам! Губернатор!
— Да не может быть! — воскликнул Пущин в сердцах. — Не в его теперь интересах за Нике вступаться! Он себя так уж провалил, двигая Константина! Ему теперь — Константин или крышка!
— До поры, — с расстановкой выговорил Оболенский. — До той поры, покуда не понял, что Константин — прикрытие. Стало быть — понял. И хуже гостя для нас сейчас нету.
— Приветим, ужо, — Каховский нервически усмехнулся.
Теперь Милорадович, скакавший со стороны стройки к правому фасу каре, был виден уже всем.
— Генерал скачет, видать, к нам! — воскликнул один из солдат-московцев. — Он ведь тоже за Константин Палыча!
— Вестимо, за него!
— А что, ребяты, поведет он нас, чай, на Варшаву, Государя-то спасать?
Первые ряды начали уж отдавать честь.
— Сми-р-р-н-аа!!
Зычный голос Милорадовича прокатился по стылой площади.
Пущин в замешательстве посмотрел на Каховского, Каховский на Бестужева, Бестужев на Оболенского.
— Солдаты!! — Милорадович, гарцевавший в дюжине шагов от каре, простер руку вперед. — Солдаты! Вас обманули изменники! Вас обманули враги Святой Руси и православного Царя! Против кого бунтуете вы? Противу власти законной и христианской! Солдаты! Кто из вас был со мною под Кульмом? Кто из вас был со мною под Бауценом? Кто из вас был со мною под Люценом? А под Лейпцигом — был ли со мною хоть один из вас?
Площадь молчала, замерев в напряженном внимании. Только валивший изо ртов пар свидетельствовал, что застывшие в строю солдаты — не изваяния.
— Никто не был?! — Милорадович, приподнявшись в стременах, размашисто осенил себя крестным знамением. — Слава Богу! Здесь нет ни одного русского солдата!
— Еще пять минут — и репка, — сквозь зубы проговорил Оболенский. — Эвон куда гнет!
— Пяти минут не будет, — Каховский был теперь бледней бледного.
— Офицеры! Почто толкаете вы солдат на мятеж?! Вы алчете узурпации?! Не со мною ли под Бородиным мяли мы бока узурпатору-корсикашке? Вы позабыли о том? Кто был со мною под Бородиным? Не помните, как заняли мы высоту? Молчите?! — Генерал-губернатор перекрестился вновь. — Бог мой, благодарю тебя! Здесь нет ни одного русского офицера!
Каховский обхватил одну руку другой и стиснул зубы в попытке унять колотившую его дрожь. Сперва это не удавалось, но он не оставлял усилий.