Декабристки. Тысячи верст до любви
Шрифт:
Наконец надзиратели объявили об окончании прогулки, и Рылеев одним из первых вошел в неосвещенный тюремный коридор. Оказавшись в камере, он едва дождался, когда в замке перестанет скрежетать ключ, и вытащил чуть помятый лист из рукава. «Вот это твоя бумага, – сказал он себе, разглаживая лист на одеяле и делая вид, что берет в руку перо. – Просто вырезанная в форме кленового листа, но ведь и на такой бумаге можно писать…»
И словно специально дожидавшиеся этой минуты стихотворные образы вновь замелькали в его воображении, спеша сложиться в строчки, а потом и в целые стихи. Рылеев провел рукой над листом, «записывая» первую пришедшую ему на ум строку, и на этот
Кондратий сочинял всю ночь. Уже придуманные строки больше не ускользали у него из памяти, как будто он записывал их на листе по-настоящему. Несколько раз он возвращался к началу стихотворения и исправлял те слова и рифмы, которые сперва казались ему удачными, а после перестали ему нравиться. Желтый кленовый лист лежал на койке и даже в тусклом свете, идущем из маленького зарешеченного окошка, казался ярким пятном на сером фоне. А Рылеев все «писал», все подыскивал рифмы и выдумывал сравнения, создавая все новые стихотворения и уже понимая, что они станут последними в его жизни. Но не только последними, а еще и самыми лучшими. Правда, никто, кроме него самого, об этом уже не узнает.
– Спасибо тебе за этот лист, Господи, – прошептал Кондратий Федорович под утро, мысленно ставя на своей «бумаге» подпись и дату. – Это лучший подарок из всех, которые я получил за всю мою жизнь! Больше мне ничего не надо, больше я ни о чем не прошу, никаких милостей я, после того что пытался сделать, не заслуживаю… Прошу только об одном – чтобы этот лист не очень быстро засох, чтобы я мог еще что-нибудь на нем написать!
Глава Х
Санкт-Петербург, Петропавловская крепость, 1826 г.
Гулкое эхо шагов разносится по коридору. Поворот направо, потом налево, потом несколько ведущих вверх ступенек, потом снова направо… Павла Ивановича Пестеля водили на допросы уже бесчисленное количество раз, но ему никак не удавалось запомнить направление. Хотя он никогда не жаловался на плохую память и в коридорах казематов Петропавловской крепости, по которым его тоже часто заставляли идти с завязанными глазами, начал ориентироваться довольно быстро. Но в Зимнем дворце чувство направления и память как будто изменяли полковнику, и уже после нескольких поворотов он не мог понять, где именно его ведут. То ли коридоры и переходы в императорском дворце были еще более сложными и запутанными, чем в крепости, то ли на допрос его каждый раз вели разными путями…
Пестель подозревал, что верным было именно второе предположение, потому что путь к кабинету императора, в котором проходили допросы, еще и занимал всякий раз разное время. Вот и сегодня они с конвоировавшими его солдатами шли слишком долго, явно дольше, чем в прошлый и позапрошлый раз, и это притом, что его все время поторапливали! «Вот же дались им эти тайны, секретность!.. – поднимаясь по очередной лестнице, усмехался про себя Павел Иванович. – Что ужасного случится, если мы узнаем расположение комнат в этом «священном месте»! Теперь-то мы для его обитателей не опасны. Тем более что некоторые из нас здесь уже бывали…»
– Сюда, направо! – слегка подтолкнул его в бок один из конвоиров. Павел свернул, куда ему было приказано – как всегда, после секундной заминки, чтобы даже в таком положении не выглядеть безропотно послушным
Еще несколько ступенек – и снова быстрая ходьба не то по широкому коридору, не то по какому-то большому залу. Так, во всяком случае, казалось Пестелю: воздух вокруг стал как будто бы более свежим, незастоявшимся, словно они шли по просторному помещению. А еще он вдруг каким-то непостижимым чутьем понял, что они почти пришли к царскому кабинету и скоро он, наконец, снова получит возможность видеть.
Его догадка оказалась верна: вскоре ему было приказано остановиться, и рядом с ним едва слышно скрипнула дверь. Конвоиры с двух сторон подтолкнули узника вперед, он прошел еще пару шагов, и дверь с таким же тихим скрипом затворилась за его спиной. В следующее мгновение чьи-то руки стали развязывать затянутый у него на затылке узел черного шелкового платка. Повязка спала, и Павел зажмурился от показавшегося ему слишком ярким после долгой темноты света. Он уже знал, что надо простоять с закрытыми глазами примерно полминуты, и после этого они смогут нормально видеть.
– Подойдите ближе, – прозвучал рядом знакомый голос Николая I. Как всегда бесстрастный, как всегда не дающий собеседнику ни малейшего шанса угадать, какие эмоции испытывает обладатель этого голоса. Пестель открыл глаза, увидел, что находится все в том же давно изученном на допросах во всех подробностях кабинете, и молча сделал шаг по направлению к императорскому рабочему столу.
Оказавшись в этом кабинете лицом к лицу с только что вступившим на престол царем Николаем в первый раз, он отказался отвечать на вопросы и за все время, что его продержали там, не произнес и десятка слов. Император держался невозмутимо, но от Павла не укрылась хорошо скрываемая им злость, и в свою камеру он вернулся очень довольным и гордым собой. Тогда он был уверен, что точно так же промолчит на всех допросах и до последней минуты не сдастся, не сделает своим врагам ни малейшей уступки, не расскажет ничего о тайных обществах и о людях, которые входили туда вместе с ним. Эта уверенность была так велика, что он оставался спокойным, несмотря на угрозы тюремщиков и обещания Николая I четвертовать всех участников бунта, включая даже тех, кого не было на площади и кто вообще лишь несколько раз присутствовал на тайных собраниях. Она даже поддерживала Пестеля в слегка приподнятом настроении, которое не могли испортить ни холод и сырость в камере, ни гнетущая тишина и темнота карцера, ни изматывающее хуже самой тяжелой работы бездействие.
Но так было лишь в первые недели его заключения. С тех пор прошло полгода.
– Павел Иванович, это наша с вами последняя встреча, – заговорил император, дождавшись, когда Пестель сядет, а охрана отойдет немного в сторону, чтобы не мешать ему вести допрос. – Вы не хотите еще что-нибудь добавить к уже сказанному?
Павел вспомнил последнюю встречу с царем, потом несколько предшествующих ей допросов и равнодушно передернул плечами:
– Больше мне добавить нечего, я рассказал все.
– Что ж, по всей видимости, это действительно так, – ответил Николай, опуская глаза на лежащую перед ним внушительных размеров стопку бумаг. – Но если вы вспомнили еще кого-нибудь из членов ваших тайных обществ, вам следует назвать их сейчас.
Пестель медленно покачал головой:
– Я назвал всех. Зачем мне еще кого-то скрывать?
– Да, вы назвали всех, – подтвердил Николай I. – Сто двадцать имен. Многих мы не арестовали бы без вашей подсказки, Павел Иванович.