Декамерон

Боккаччо Джованни

Тингоччо же ему ответил так: «Нет, на это она не осуждена, но за свои грехи я люто стражду и томлюсь».

Тут Меуччо начал подробно расспрашивать своего приятеля, какое наказание влечет за собой каждый содеянный на этом свете грех, а Тингоччо все ему объяснил. Тогда Меуччо спросил, не может ли он быть ему чем-то полезен; Тингоччо ответил, что может: пусть, мол, закажет по нем заупокойные обедни, попросит за него молиться, пусть подает милостыню на помин его души — все это, дескать, на том свете очень помогает. Меуччо сказал, что исполнит все это с радостью.

Когда Тингоччо собрался уходить, Меуччо вспомнил про куму и, искоса взглянув на Тингоччо, спросил: «Да, хорошо, что я вспомнил! Послушай, Тингоччо: какое тебе дали наказание за то, что ты на этом свете жил со своей кумой?»

Тингоччо же ему на это ответил так: «Друг мой! Когда я туда попал, оказалось, что некто, находящийся там, знает все мои грехи, как свои пять пальцев, — он повелел мне отправиться в определенное место, и там я, тяжко скорбя, оплакивал

мои прегрешения вместе со многими другими, осужденными на ту же муку, что и я. Находясь среди них, я вспомнил, что я проделывал с кумою, и, ожидая за это еще более строгого наказания, задрожал от страха, несмотря на то что весь был объят жарким и неугасимым пламенем. Заметив мое состояние, он спросил: „Тебя палит огонь, а ты дрожишь, — значит, ты совершил более тяжкое преступление, чем все остальные, здесь пребывающие?“ — „О друг мой! — воскликнул я. — Я страшусь наказания за совершенный мною великий грех“. Тогда тот спросил меня, какой же это грех. „А вот какой, — отвечал я, — я баловался со своей кумой, и до того добаловался, что в конце концов доконал себя“. Тот расхохотался. „Ах ты дурачина! — сказал он. — Чего ты боишься? Кумы в счет здесь не идут“. И тогда я успокоился». Но тут уже начало светать, и Тингоччо сказал: «Ну, Меуччо, оставайся с богом, мне пора». С этими словами он вдруг исчез.

Узнав, что кумы в счет не идут, Меуччо посмеялся над собственной глупостью, — скольких кумушек он не тронул только потому, что был глуп! Мрак его невежества рассеялся, и впредь он стал умнее. Если бы брат Ринальдо знал о том, что кумы в счет не идут, ему не пришлось бы тратить столько красноречия, когда он соблазнял добрую свою куму.

Солнце уже склонялось к закату и повевал зефир, когда король, окончив свою повесть и приняв в соображение, что рассказывать больше некому, снял с головы венок и, возложив его на Лауретту, сказал:

— Милостивая государыня! В соответствии с вашим именем я венчаю вас лаврами; отныне вы — наша королева. Распоряжайтесь же на правах властительницы, как вам заблагорассудится, — лишь бы нам было весело и приятно.

Сказавши это, он сел на свое место.

Тотчас после коронации Лауретта послала за дворецким и велела накрыть столы в приютной долине ранее обыкновенного, чтобы можно было не спешить возвращаться во дворец, а потом объяснила, каков должен быть распорядок во все продолжение ее царствования. Потом Лауретта обратилась к обществу с такою речью:

— Вчера Дионео изъявил желание, чтобы мы рассказывали о том, какие штуки вытворяют жены с мужьями. Если б я не боялась, что меня примут за кусачую собачонку, я бы отдала распоряжение, чтобы завтра рассказывали о том, какие штуки вытворяют с женщинами мужчины. Но это мы пока оставим, — я хочу, чтобы к завтрашнему дню у всех были готовы рассказы О том, какие штуки ежедневно вытворяют женщина с мужчиной, мужчина с женщиной и мужчина с мужчиной, и сдается мне, что забавных о том рассказов будет не меньше, чем нынче.

С этими словами Лауретта встала и всех отпустила до ужина. Дамы и мужчины тоже встали; кто разулся и пошел босиком по прозрачной воде ручейков, кто пошел погулять по зеленому лугу, окаймленному красивыми и стройными деревами. Дионео и Фьямметта долго пели вдвоем об Арчите и Палемоне. [258] Так, в многоразличных удовольствиях, необычайно приятно прошло у них время до ужина. Затем все сели за стол недалеко от озерца и под пение множества птиц, овеваемые легким ветерком, дувшим с окрестных гор, и совсем не тревожимые мошкарой, весело и спокойно отужинали. Затем немножко погуляли по приютной долине и еще до захода солнца по велению королевы медленным шагом направились к своему жилищу. Шутя и болтая о самых разных вещах, как относящихся к выслушанным в этот день рассказам, так и не относящихся, они подошли к роскошному своему дворцу, когда уже стемнело. Хотя путь был недолог, однако ж все притомились, но холодные вина и сласти сделали свое дело: усталость скоро прошла, и все затанцевали вокруг прелестного фонтана — сначала под звуки Тиндаровой волынки, а потом под другую музыку. Наконец королева велела Филомене спеть песню, и Филомена начала так:

258

…пели вдвоем об Арчите и Палемоне. — Персонажи боккаччевской «Тезеиды».

Как жизнь моя грустна!Ах, неужели не вернусь я сноваТуда, где чашу нег пила до дна?Напрасно бедный мой рассудок тщитсяОтветить мне на это —Кто слишком сильно ослеплен мечтой,Тот правде посмотреть в лицо страшится;У ближних я советаПросить стыжусь; но ты, властитель мой,Не будь жесток со мнойИ молви утешительное словоТой,

чья душа разлукой смятена.Нет, невозможно звуками земнымиПоведать с должной силой,И так, чтоб понял ты меня вполне,Насколько всеми чувствами своимиК тебе влекусь я, милый.В столь жарком и безжалостном огнеСгораю я, что мнеВдали от друга моего былогоСмерть кажется ни капли не страшна.Скажи, когда ж в приюте нашем старомВзглянуть смогу опять яВ глаза тому, чей взор мой пыл зажег,Когда же ты придешь, чтоб с прежним жаромУпасть в мои объятья;И если скажешь, что недолог срок,То больше — видит бог! —Не надо мне лекарства никакогоОт раны, что тобой нанесена.Коль мне судьба отдаст тебя обратно,Ты не уйдешь вторично —Научена я горем быть умней.О, как я жажду вновь тысячекратно,С любовью безграничнойЛобзать тебя, припав к груди твоей!Явись же поскорейИ верь: запеть ликующе готоваЯ от сознанья, что тебе нужна.

Эта песня всех навела на мысль, что какая-то новая и на сей раз счастливая любовь завладела сердцем Филомены, а так как из ее слов можно было заключить, что она не ограничилась лицезрением своего предмета, то все пришли к заключению, что на ее долю выпала редкостная удача, а иные позавидовали ей. Но тут королева вспомнила, что завтра пятница, и потому обратилась ко всем с учтивою речью:

— Вам, знатные дамы, и вам, молодые люди, известно, что завтра мы вспоминаем страдания господа нашего, а вы, уж верно, не забыли, что когда королевой была Нейфила, то мы этот день провели, как подобает благочестивым людям, и отменили игривые рассказы, и подобным образом поступили мы и в субботу. Так вот, я желаю следовать благому примеру, который подала нам Нейфила, а посему, памятуя о том, что было совершено в эти дни ради нашего спасения, почитаю приличным завтра и послезавтра воздержаться от наших прелестных рассказов, как это мы сделали прошлый раз.

Благочестивая мысль королевы всем пришлась по душе. Отпустила она общество, когда уже минула большая часть ночи, и все пошли спать.

Кончился седьмой день ДЕКАМЕРОНА, начинается восьмой.

В день правления Лауретты предлагаются вниманию рассказы о том, какие штуки ежедневно вытворяют женщина с мужчиной, мужчина с женщиной и мужчина с мужчиной

Воскресным утром лучи восходящего солнца уже озарили гребни самых высоких гор, уже исчезли ночные тени и все предметы стали явственно различимы, когда королева и ее подданные встали и, погуляв по росистой траве, в половине восьмого пошли в ближнюю церковку, дабы присутствовать при богослужении. Вернувшись, сели обедать, и обед прошел весело и оживленно, затем попели, потанцевали, а потом королева разрешила желающим пойти отдохнуть. После полудня все по велению королевы собрались у прелестного фонтана на предмет обычного собеседования, и, исполняя волю государыни, Нейфила начала так.

Новелла первая

Вольфард берет у Гаспарруоло взаймы денег, предварительно уговорившись с его женой, что как раз за такую сумму он проведет с нею время; он вручает ей эти деньги, потом говорит в ее присутствии мужу, что вернул их жене, а жена это подтверждает

— Если уж так угодно богу, чтобы я первая начала сегодня рассказывать, то быть по сему. О штуках, которые женщины вытворяют с мужчинами, мы говорили много, я же хочу рассказать вам, любезные дамы, о штуке, которую вытворил мужчина с женщиной, причем я не собираюсь его за это осуждать и вовсе не хочу сказать, что женщина этого не заслужила, — как раз наоборот: моя цель — одобрить мужчину, осудить женщину и доказать, что и мужчины умеют вытворять штуки с теми, кто им доверяется, ничуть не хуже, чем с ними самими вытворяют штуки те, кому доверяются они. Собственно говоря, то, о чем я собираюсь рассказать, следовало бы назвать не штукой, но заслуженным возмездием, ибо женщине надлежит быть особенно целомудренной, беречь свою честь, как жизнь, и пресекать малейшие на нее посягновения. Но мы, женщины, народ слабый, блюсти себя так, как это от нас требуется, мы не можем; со всем тем я утверждаю, что женщина, которая дает себя увлечь ради денег, заслуживает сожжения на костре, а та женщина, которую вводит в грех любовь, коей всемогущество нам хорошо известно, в глазах не слишком строгого судьи заслуживает снисхождения, как то несколько дней назад доказал Филострато на примере донны Филиппы из Прато.