Декоративка. Книга 1
Шрифт:
Пока я одевалась, ни-ов обсуждали, сколько я стою. За свои услуги — обучение языку и уход — ведун попросил пять золотых, и добавил, что нужды в золоте у него нет, зато есть нужда в дружеской услуге. Наклонившись к толстяку, Шариан шепотом изложил просьбу. Выслушав просьбу, Гадо рассмеялся, но отказывать не стал.
Я к тому времени уже оделась и обулась, и не забыла накинуть на плечи теплую шаль. Толстяк с помощью своих мэнчи поднялся со стула и, многозначительно поглядев на ведуна, пошел к двери. Шариан открыл перед ним дверь и пошел провожать к двери.
Меня
Дверь открылась, впуская холодный воздух.
Я замерла, как домашняя кошка, которую собираются вывести на улицу. Меня подтолкнули вперед… Я не стала оглядываться на Шариана — много чести! — и сосредоточилась лишь на двух важных задачах: как не замерзнуть при явно минусовой погоде и не поскользнуться в своих легких кожаных ботиночках на схваченных первым льдом камнях, которыми была умощена площадь.
Гадо пошел медленно — иначе и не получится с его комплекцией; двое мэнчи придерживали его за руки с двух сторон, чтобы распорядитель случайно не упал. Третий мэнчи держал меня за руку, хотя я в «поводыре» не нуждалась. Я оглянулась на дом Шариана, в котором прожила два месяца. Серый, узкий, плотно вписанный в улицу меж других домов, он показался мне в эту минуту уютным и родным. Пусть это была моя тюрьма, но тюрьма знакомая, и довольно комфортная. К тому же в этом доме живет Кирил, отрада моего ниэрадского существования.
Я стала смотреть по сторонам. За время моего заключения город стал казаться еще более серым и унылым. Возможно, когда выпадет снег и прикроет следы разрухи, он станет чуточку наряднее, а пока что представляет из себя скучную бесцветность. Я посмотрела в небо; молочно-белое полотно его намекало на скорый снегопад. Вот уже и зима на подходе…
Я шмыгнула уже замерзшим носом; люди, что прогуливались по площади, посматривали на нас с любопытством, но сама я никого не могла рассмотреть. Когда я шмыгнула носом еще раз, Гадо остановился, обернулся на меня и, смерив взглядом, велел тому мэнчи, который меня вел, взять меня на руки, под плащ.
С довольной ухмылкой мужик распахнул полы плаща и взял меня на руки; похудевшая за последнее время, я не была тяжелой ношей. От мэнчи шел плотный мужской запах, а еще ядрено несло потом, но он был теплый, а его плотный плащ сразу меня согрел. Да и не надо было больше беспокоиться о том, как бы не споткнуться и не упасть на скользкой площади.
Я расслабилась, пригрелась, даже немного задремала… Дрема прошла, как только руки мэнчи поползли не туда, куда надо, и сжали то, что не следует. Я дернулась в руках наглеца и рявкнула:
— Пусти! Пойду сама!
Он в ответ стиснул меня еще сильнее.
— Пусти, сказала!
— Что
— Дикарка дерется, — ответил мэнчи, не выпуская меня из рук.
Распорядитель приблизился к нам и гаркнул:
— Прекрати!
— Пусть отпустит меня! — потребовала я, глядя в лицо Гадо.
— Ты смеешь говорить со мной? — мягко произнес он. — На первый раз я тебя простил, дикарка, но второй раз заслуживает наказания. Хочешь идти сама — иди. Без обуви.
Он кивнул своим прихвостням и те быстро стащили с моих ног обувь, так что я осталась в одних только чулках.
Я так удивилась этому, что даже не стала сопротивляться. Он серьезно?
— Иди, — железным тоном приказал распорядитель.
Меня спустили на грешную землю. Ступни обожгло непереносимым холодом, и я судорожно вздохнула — первый и единственный раз. Ничего, вытерплю… Шерстяные чулки это лучше, чем ничего.
Гадо шел медленно, и нам приходилось под него подстраиваться. Мои ноги быстро окоченели, так что я довольно скоро перестала их ощущать, разве что иногда, когда попадался камешек, чувствовала что-то. Я ступала, как могла, осторожно, чтобы не порвать чулки, и тщательно следила за тем, чтобы ни единый вздох или стон не сорвался с моих губ. Не хочу их развлекать…
Если после этой прогулки я заболею и умру или мне придется ампутировать ноги — виноват будет Гадо. Хороший же в этом ов-вене общественный распорядитель! Если он наказывает так провинившихся женщин, то немудрено, что этих самых женщин здесь так мало!
Наконец, мы дошли до пункта назначения — трехэтажного дома, огороженного надежным забором, над входом в который висела яркая вывеска: золото на красном. Я даже не стала пытаться прочитать ее. Двое охранников поприветствовали распорядителя звучным: «Ви здраво!» и пропустили нас.
Наконец, наконец, мы оказались в теплом месте… Я прикрыла глаза. Испытание закончено… Хоть бы эта прогулка не оказалась для меня роковой. К Гадо подбежал длинный тощий парень; сноровисто сняв с распорядителя плащ, он спросил, перенасыщая голос почтением:
— Чего желаете, господин распорядитель? Согреть вам вина?
— Пожалуй, — протянул Гадо и с интересом посмотрел на мои ноги. Чулки поистерлись, но не порвались: я берегла их как могла, пока шла. — Понравилась прогулка, дикарка?
— Очень.
Усмехнувшись, распорядитель сказал парню:
— Не грей вино, принеси в кабинет.
Тот кивнул и, повесив плащ в шкаф, умчался за вином. Мы же последовали за Гадо дальше по коридору, и к лестнице. Подняться по лестнице стало для меня еще одним испытанием: мои ступни одеревенели от холода и казались негнущимися деревяшками. Хоть бы все с ними было хорошо… хоть бы…
Мы зашли в теплый и хорошо освещенный кабинет; на стенах я заметила цветастые пятна картин и тканевые панели, узоры которых сливались для меня в одно смазанное пятно. Меня подвели к камину, в котором задорно потрескивал огонь, чтобы я отогрелась, не забывая крепко держать за руки.