Дела и люди века: Отрывки из старой записной книжки, статьи и заметки. Том 1
Шрифт:
— Видишь! — сказал мне внушительно Николай Степанович, — служи народу, служи честно, — и тебя народ также будет чествовать.
Наутро я сделал визит Н. А. Некрасову. Он был уже одет и собирался куда-то ехать с Николаем Васильевичем Успенским, известным беллетристом-народником, сидевшим в то время у него, с каким-то другим долгогривым и угрюмым интеллигентом, который во всё время моего визита упорно молчал и только грыз свои траурные ногти. Я извинился, что пришел не вовремя.
— Ничего, ничего, — перебил меня Николай Алексеевич, — присядьте, я еще имею несколько минут свободных. Вы, кажется, книжку своих стихотворений издали?
Я молча поклонился и преподнес ему экземпляр книжки. Он присел к столу, перелистовал несколько страниц, прочел две-три пьески, повернул ко мне голову и быстро проговорил:
— Быт солдата мне совершенно неизвестен, но, как мне кажется, в нём есть весьма
Перевернув еще несколько страниц, он прочитал вполголоса «Солдатку» и, повернувшись ко мне всем корпусом тела, сказал:
— Это хорошо. Но знаете ли что!.. вам следовало бы попытаться начать писать прозою рассказы из солдатского быта. Вот Успенский имя себе сделал рассказами из народного быта. Но у нас до сих пор нет хороших рассказов из солдатской жизни. Займитесь этим, и первые опыты принесите ко мне: если будет удачно, я напечатаю.
Я отвечал, что на службе в провинции так мало свободного времени и начальство вообще против офицеров-писателей, но что я хлопочу перейти на службу в Петербург, и если это мне удастся, то я, конечно, не премину воспользоваться его любезною обязательностью.
— Солдатский быт имеет уже своих рапсодов, — вмешался в наш разговор Успенский, — в лице покойного Скобелева и благополучно здравствующего Погосского, дальше их идти нельзя.
— Не говорите этого, Николай Васильевич, — возразил ему «печальник народа», — старое старится, молодое растет, поэтому, всякая новая попытка восполнить известную отрасль литературы должна быть встречаема с сочувствием. Однако, нам пора, поедемте!
Я встал и подошел проститься.
— Долго вы еще пробудете здесь, — спросил меня Некрасов, вставая с кресла.
— Я и сам еще не знаю. Срок моего отпуска недели через две окончится, и тогда мне, если я здесь не устроюсь, придется возвратиться в полк.
— Желаю вам устроиться! Во всяком случае, мы еще с вами увидимся — вы, ведь, зайдете ко мне?
— Всенепременно…
— Так приходите же. А пока до свиданья.
На закрытии Павловского вокзала, я встретился с Н. И. Кролем. В самых горячих выражениях он заявил претензию на то, что я не прислал ему книжки моих стихотворений и не пригласил на «спрыски» её.
— Таким непонятным поступком, — неистово ораторствовал он, порская, по обыкновению, в бороду, — вы сами лишили себя права на прием у графа Кушелева: теперь я вас не повезу к нему ни за какие коврижки.
Я объяснил ему, что приглашения рассылал Николай Степанович, которому была предоставлена мной полная свобода действий, но он не хотел верить, надулся и долго молчал. Пройдя несколько шагов вместе со мною по вокзалу, он заметил стоявших близ эстрады А. А. Краевского и С. С. Дудышкина, подошел и познакомил меня с ними. Я поблагодарил Андрея Александровича за появившуюся в «Голосе» очень сочувственную рецензию книжки моих стихотворений, и попросил позволения прислать ему экземпляр.
— Пожалуйста, — отвечал он, — а будет время, заходите ко мне и сами.
— И нам пришлите, и мы читать умеем, — отозвался редактор «Отечественных Записок», — вам нужно послать вашу книжку во все редакции.
Я отвечал, что этим делом заведует издатель, и что он, вероятно, исполнит всё, что нужно. Начавшаяся музыка прекратила разговор и мы с Н. И. Кролем отошли в сторону; минуту спустя, он увидал еще какого-то знакомого, бросился к нему и исчез.
Дня через два, вечером, я встретился с Н. В. Успенским в ресторане Палкина; он сидел в какой-то компании, но, увидев меня, оставил ее и присел к моему столу. Он был весел и жизнерадостен. Выпив со мною стакан вина, он пустился в сердечные излияния, относился к своим литературным коллегам свысока и пренебрежительно: Н. А. Некрасова обозвал эксплуататором бедных тружеников, Краевского — жидом-ростовщиком, Благосветлова — анафемой, товарищей честил уменьшительными именами: Сашка Левитов, Васька Слепцов, Николашка Помяловский. Всё это, по его словам, была мелочь, мошка, мразь. О своих рассказах он был высокого мнения, и также высоко ценил беллетристические работы Глеба Ивановича Успенского. «Это — прирожденный талант, — говорил он, — и пойдет далеко. Мы с ним братья, конечно, двоюродные. Два Лазаря. Только он — Лазарь богатый, а я — Лазарь бедный. Он горожанин, сын богатого палатского секретаря, а я — сельчанин, сын левита. Он в молодости катался как сыр в масле, а я глодал сухую корку хлеба. Он вышел из школы со всякими дипломами, а я — недоучка. Но, благодаря Бога, талантом я не обижен и иду с Глебом Ивановичем нога в ногу. Что будет дальние — не знаю, а теперь пока всем этим моим антагонистам я стану костью в горле. Никому ни в чём не уступлю… Ни на эстолько!» и он
— И так, во всём? — спросил я его, чтобы поддержать разговор.
— Во всём, без исключения.
— Даже в жертвах Бахусу?
— Еще бы! Да знаете ли вы, что сказал обо мне Митька Минаев? Он сказал:
«Ну, что мы пьем!.. хоть много пьем и часто, — Графин, другой, — и баста! Нас перепьет всех автор «Поросенка»: Он в день пьет — полбочонка!»Когда положительно выяснилось, что прикомандирование мое в настоящее время состояться не может, я, скрепя сердце, стал собираться к отъезду. Сделал прощальные визиты П. К. Менькову, Н. А. Некрасову и А. А. Краевскому, был у Н. С. и В. С. Курочкиных и Д. Д. Минаева и посетил А. П. Швабе. Везде я был принят очень радушно; все сожалели, что я не мог пристроиться в Петербурге и пожелали мне счастливого пути. У Минаева я обедал. Когда я рассказал ему о встрече с Н. В. Успенским и его отзывах о «братьях писателях», Дмитрий Дмитриевич отозвался так:
Нам истинных глупцов не отыскать никак, Хоть ими пруд пруди, нисколько не робея, Но дело в том: никто себе не враг, И уж всегда отыщется дурак, Считающий себя кого-нибудь умнее.На вокзал меня проводил П. А. Климов. Но перед самым отходом поезда, на платформе совершенно неожиданно появился Н. С. Курочкин, передал мне присланный Василием Степановичем томик «Песен Беранже» с надписью: «Поэту-солдату на память первого его дебюта в литературном мире» и пожелал счастливого пути. Когда же я сел в вагон, после второго звонка, он, пожимая мне руку, подал листок и сказал: «а это от меня». Я развернул и прочитал:
Совет друга. Не возносись в счастье, поэт, В несчастии не падай духом, Познай себя, и общество, и свет, За мухой слова не гонись с обухом, Что ум, достоинство, авторитет, Льсти барыням, поддакивай старухам, Особам и дельцам неси привет, Жми руки ловеласам и евнухам, Умей молчать, ответить, дать совет, Владей очами, языком и слухом,— И проживешь легко ты до ста лет, Украсясь лысиной и толстым брюхом.Нужно ли говорить: в каком настроении я оставил Петербург!
Полковые офицерские библиотеки