Дела и ужасы Жени Осинкиной
Шрифт:
Ей звонили то из Москвы, то из Оглухина, а то из Омска — там разворачивались сейчас главные события. Будто судьба подгадала, чтобы реальные убийцы оказались поблизости от защитника невиновного — Артема Сретенского.
Женя знала, что Артем Ильич оказался в эпицентре событий и теперь обладает гораздо большей информацией, чем та, что сообщил ему Том.
Коротко говоря, доказательства невиновности Олега дополнились доказательствами виновности двух реальных убийц. Этого было достаточно для возбуждения нового уголовного дела — и отмены приговора Олегу!
А приказ убийцам
Там сейчас кроме Фурсика находились два Ивана. Но пока она имела от них сведения по совсем другому, хотя и крайне интересному делу, — в камере хранения Курского вокзала действительно нечто обнаружено!..
И когда Иван Бессонов возбужденно, почти крича, рассказал ей про письма, которые оказались письмами рано умершего художника Николая Чехова, брата Антона Чехова, и про портрет девушки в белом, которой и адресовались скорей всего письма художника, Женя воскликнула:
— Ваня! Это же, наверно, прабабушка Анжелики!..
И он замолчал, ошеломленный. Ни Ваня, ни Женя еще ничего не знали о рассказе бабы Шуры Кутику, но чувствовали, что все сходится.
…Время от времени Женю охватывали совсем другие мысли, неотвязные и разъедающие. «Эгоистка! Холодная эгоистка!» — шептала она себе беззвучно. И не знала, как бы еще себя обозвать.
Конечно, связь по дороге была плохая, в одной области — МТС, в другой — только Билайн, а следующие сто километров — вообще ничего, но все равно!.. Все равно ее поведение — отвратительно. Папа, ее папа, души не чаявший в единственной дочке, так до сих пор и не дождался от нее в далекой Мексике ни единого звоночка. А ведь он уже знает, что она путешествует по Сибири с чужими людьми, да еще на машине!.. Мама — та хоть не знает еще, а то бы вообще с ума сошла там, на своих северных реках.
Бабушка, с которой она вчера сумела поговорить, непривычно холодно сказала, что от Жени такого не ожидала.
— Надо уметь думать и о близких тоже, — сказала бабушка. И больше ничего не прибавила.
— Майма! — объявил Саня. — Заправимся.
И тут же рядом с «Волгой» возник парень лет девяти, заинтересовавшийся в первую очередь огромной Тосиной головой у Жениных ног.
— Какая порода? — осведомился он.
— Сама толком не знаю. Вроде московская сторожевая.
И парень тут же переключился на другую тему.
— Ты заметила, сколько ночью звезд попадало? — хвастливо спросил он Женю, будто сам и организовал их падение.
— Заметила! А что — у вас тут всегда так?
— Не у нас, а у всех! Просто август — такой месяц. Комета Свифта — Туттля сыплется.
— Что? — растерянно спросила Женя. — Какого Туттля?
— Обыкновенного Свифта — Туттля. Она распалась когда-то давно — ну, в поток частиц превратилась. Они падают все время. А Земля через этот поток каждый год проходит — с 20 июля по 29 августа. Ну и осколки кометы врезаются в слои нашей атмосферы. А скорость-то огромная…
— Какая? — спросила любознательная Женя.
— Ну примерно 70 кэмэ в секунду.
И нехотя прибавил:
— Еще есть метеорный поток Каппа — Цитниц. Но он не такой интересный — три метеора в час всего. После Персеид на него и смотреть не будешь.
Тут Саня и Леша дружно с двух сторон сели в машину, и Женя еле успела помахать юному звездочету рукой.
— А что такое Майма? — спросила она.
— А это то, что давно уж по Горному Алтаю едем. Сейчас в столицу ихнюю въезжать будем.
И действительно — появившийся через двадцать минут указатель это подтвердил.
К тому времени Женя уже знала, что во всей Республике Алтай живет 200 тысяч жителей (но зато немало министров, замминистров, помощников тех и других и разных еще депутатов), а город в ней всего один — он же и столица.
Глава 46. Горно-Алтайск, Чуйский Тракт и встреча закадычных друзей
Если бы Женю попросили описать ее впечатления при въезде в город Горно-Алтайск (практически — цель их путешествия), она ни за что не смогла бы этого сделать.
Женя смотрела и видела только — как же некрасиво! С чем она сравнивала? Ну, например, с некоторыми московскими домами, которые ей показывал папа. Эти дома были еще при Пушкине. Но папа говорил, что они много лет стояли облупившиеся и невзрачные: «Глаз не на чем остановить!» Привели их в порядок только в последние годы. И стало видно, какими же красивыми могут быть маленькие двухэтажные дома. Хотя много таких же домов тайком, ночами снесли.
Но даже если ни с чем не сравнивать дома этого впервые ею увиденного города, то все равно тоска брала от одного их вида. И высокие — четырех— и пятиэтажные, почти всегда серые, и двухэтажные желтые (в Москве такие дома, оставшиеся в некоторых старых районах, почему-то называли бараками) — все они были некрасивые. Не дома, а — пристанище, жилище… (Такими именно словами Женя, конечно, не думала, но ощущала нечто близкое к этому.) Она не знала, почему же построили для людей такие некрасивые дома.
Но ее папа, а тем более дедушка, если бы оказались здесь, могли бы много рассказать ей о том, как жила-была советская власть, уверяла всех, что она — власть самих трудящихся, а сама считала трудящихся людьми даже не второго и третьего, а совсем уж завалящего сорта. Власть считала, например, что они, в отличие от нее самой, вполне обойдутся без ванны и душа. Или же будут мыться в такой ванне, куда влезает одна нога большого мужчины… И будут — ничего с ними не сделается! — ходить каждый день домой с работы по улице, где ни один дом не радует взор. Власть не думала о детях, которые рождаются в таких домах. Конечно, всякая мама сумеет помыть своего ребеночка в любых условиях, это даже Женя уже понимала. Но впечатления детства ведь самые важные! И что будут вспоминать эти дети? Гадкие стены, страшенные балконы (там, где есть), жуткие дворы…