Дела семейные
Шрифт:
— Почему так важна была эта решетка?
— Не знаю. Может быть, она была единственным воплощением красоты в нашей жизни. Я вспоминаю, как иногда по ночам дом просыпался от стука зубила: воры пытались выломать кусок решетки, чтобы на металлолом продать. Во всем доме вспыхивал свет, жильцы с криками высовывались из окон, и несчастные воры удирали в поисках добычи полегче.
За дверью звякнуло — Хусайн опустил стальные жалюзи, готовясь запирать магазин.
Йезад сложил фотографии и вернул Капуру лупу.
— Знаете, на этих
— Простите меня, Йезад, я…
— Напротив, я вам благодарен.
Фотографии помогли ему осознать, как много значат для него эта улица и эти дома. Что-то вроде родного клана, о котором особенно не помнишь и не думаешь, полагая, что родня никуда не денется, всегда будет его родней. Но дома, дороги и пространства хрупки и недолговечны, как люди, ими надо дорожить, пока они есть.
— А знаете ли вы, что за пятнадцать лет нашего знакомства вы впервые заговорили о своей жизни, о детстве? — вдруг сказал Капур.
— Да вот, разболтался, — смутился Йезад.
— И очень хорошо. А то это вечно был я и рассказы о моей семье.
— История вашей семьи гораздо интересней.
— Все мы недооцениваем собственную жизнь. Самое смешное, что в конечном счете все наши истории — ваша жизнь, моя, жизнь старого Хусайна, — все они одинаковы. На самом деле, сколько ни искать по свету, все сводится к одной базовой истории: о молодости, об утратах, об искуплении. Так что все мы рассказываем одну и ту же историю снова и снова. Разница лишь в деталях.
Он потянулся к кондиционеру.
— Опять жарко стало, да?
— Да, но надо экономить. У нас счета за электричество с каждым месяцем растут.
Мистер Капур со смехом отвел руку от кондиционера.
— Вот за что я люблю вас, Йезад, — вы мои деньги бережете.
Он вскинул руки над головой и резко выбросил вперед, гася незримый мяч. Разложил фотографии по целлофановым конвертам, проверил, закрыты ли они.
— Три фотографии, а столько воспоминаний. И так с каждой — каждая таит в себе целые тома. Нужна только пара хороших глаз, — он сделал движение, будто повернул ключ в замке, — чтобы высвободить магию.
Вышли в полутемный торговый зал. Хусайн ждал у дверей. Стальные жалюзи были заперты на замок. Рама, Сита и поверженный Равана выглядели заброшенными в неосвещенной витрине.
— В одном вы меня теперь убедили, — сказал Капур. — Вы любите этот город не меньше моего. Если не больше. Надеюсь, вы понимаете, почему я решил выставляться на муниципальных выборах.
Йезад кивнул.
— Значит, решено?
— Абсолютно. Я все распланировал. Теперь возьмусь за организацию. Все мои влиятельные друзья на моей стороне. Я тут подготовил нечто вроде предвыборного манифеста, пришлю его вам по электронной почте. Хочу знать ваше мнение.
— У меня компьютера нет.
— Нет? Ну я сделаю вам распечатку. У меня уйма идей для самой кампании.
Одну из них Капур тут же изложил: вместо банальной раздачи
— Встреча соседей за чашкой чая, чтобы люди вспомнили о необходимости общения, чтобы соседи вместе обсуждали свои проблемы, высказывали свои мысли о жизни, о будущем.
— Блестящая идея, — согласился Йезад, — а что касается «Бомбейского спорта», можете на меня рассчитывать.
— Я и собираюсь. В ближайшие дни обсудим ваши новые обязанности и соответствующее вознаграждение.
И заговорщическим тоном добавил:
— Не забудьте про мой особый чемоданчик, он остается на вашей ответственности. Он будет источником финансирования моей избирательной кампании.
Оба засмеялись, Хусайн тоже улыбнулся, запирая двери, будто радуясь, что хоть кому-то весело. Он с поклоном вручил им ключи, а они пожелали ему спокойной ночи.
Йезад пришел в согласие с миром, почувствовал себя совершенно спокойным — чего с ним давно не бывало. Странно, что на него так подействовали старые фотографии, сначала вызвавшие бурю эмоций. Что-то наподобие лекарства в пузырьке, которое полагается взболтать перед приемом.
На станции он позволил приливу потной плоти внести себя в вагон. Уцепившись за поручень над головой, он все думал о «Джехангир-паласе» и о Хьюз — роуд. Как дороги сейчас воспоминания о доме детства! Он редко вспоминал о нем — к тому времени, как семья съехала оттуда, дом пришел в упадок, крысы превратили подвал в лабиринт ходов и нор, так что семья радовалась, что выбралась из него. Но, оказывается, дом не отпустил его.
Йезад представлял себе капуровские фотографии дома, улицы, узорного ограждения. Капур нравился ему больше, чем когда бы то ни было, он еще лучше понял его — это уж точно. Участие в выборах пойдет на пользу им обоим.
Витая в облаках оптимизма, он чуть не прозевал свою остановку. В последнюю секунду выпрыгнул и зашагал, насвистывая, к дому.
Роксана бросилась к нему из кухни, прижимая палец к губам: у папы был ужасный день, он, видимо, не спал прошлой ночью, и весь день прошел в полубреду.
Стоя у дверей, они услышали Наримана:
— Люси, любовь моя, мой милый кларнетик, дай я сыграю нежную мелодию на тебе…
Роксана подняла брови и прикрыла рот ладонью. Детей надо увести из комнаты, чтобы не слышали… Как странно, руки у папы в покое, а мозг возбужден. Мурад может оставаться на балконе, а Джехангиру придется перенести учебники с обеденного стола в маленькую комнату.
— Здесь больше места, — воспротивился Джехангир, который напряженно вслушивался в прерывистую речь деда, стараясь разобраться в этой словесной головоломке.