Дельфин в стеарине
Шрифт:
И мне ничего не оставалось как согласиться с последней его репликой. А вот в предыдущей прозвучала неправда – я вовсе не был добрым человеком. Я просто откупался от судьбы разовой подачкой нищему. Так делают многие, и судьба остается к ним благосклонна всю жизнь.
Я вышел на платформу, и почти тут же к ней подполз серебристый червь поезда. Бесшумно распахнулись створки дверей.
Через пять минут я сидел в вагоне и подремывал, прислушиваясь к женскому голосу, объявлявшему остановки. Голос был хорошо поставлен и отчего-то напоминал мне Полинино сопрано, хотя певучести в нем не было ни грамма.
50
Я прикатил
Едва я промокнул лицо и руки бумажным полотенцем, как в кармане зазвучала мелодия «Вчера». Я достал мобильник и глянул на дисплейку.
Звонила Полина.
Я нажал кнопку и поднес трубку к уху.
– Привет, Максим! – сказала она.
Певучий голос сегодня был почему-то слегка надтреснутым.
– Привет!
– С тобой все в порядке? Я полночи места себе не нахожу.
– Почему? – спросил я.
И тут же мысленно обложил себя матом: нашел же самый идиотский вопрос, придурок!..
– Не знаю, – беспомощно ответила Полина. – Жуткий сон приснился про тебя. Будто ты… – Она не договорила.
– Черта с два! – сказал я. – Как отвечал один мой знакомый на вопрос о здоровье, «Не дождетесь!»
– Слава богу! – В трубке послышался вздох облегчения. – И дергалась, и позвонить боялась. Как дура последняя… На похоронах будешь?
– Разумеется. Мне очень хочется посмотреть на реакцию одного типа, когда он увидит меня.
– Тогда до встречи!
– До встречи!
Прежде чем убрать трубку в карман, я глянул, который час. Восемь двадцать пять. А надо еще успеть заехать домой, прежде чем двигать в морг на улице Сантьяго-де-Куба. Ибо техническое вооружение мое заставляет желать лучшего, и самое время его слегка поправить. Да и переодеться не мешало бы.
Я спустился в метро и доехал до «Приморской». Сел там на автобус и докатил до родного дома.
Пуся даже не вышел меня встретить. И не удивительно – оголодать он не успел, в миске оставались и корм, и вода. Повезло кошаре, что хозяин не угробился.
Я просмотрел автоответчик видеофона. Катя, слава богу, не звонила, а значит, у нее все в порядке.
Времени было мало, но я все же заскочил на минутку под душ, а потом отправился в спальню и произвел инспекцию платяного шкафа.
Как и во всех нормальных семьях, три четверти жизненного пространства в нем занимали женские наряды. На оставшейся четверти нашлись и темная рубашка, и строгий черный костюм, в котором я хаживал в театр. Бравый капитан Ладонщиков смотрел с голограммы, как я напяливаю на себя траурную одежду. Мы с ним находились едва ли не в противофазах жизненной синусоиды: его война давно закончилась, а моя только-только
Пуся наконец оторвался от дивана и отправился на кухню перекусить. Я тоже почувствовал голод, но времени на завтрак уже не оставалось.
Ладно, куплю парочку пирожков с лотка у «Приморской», по-студенчески, благо желудок гастритом не тронут, тьфу-тьфу-тьфу! Там продают очень вкусные пирожки с капустой.
Главное в планах – претворить их в жизнь.
Через четверть часа я уже с аппетитом поедал пирожки, шагая ко входу в метро. А еще через полчаса выбрался на поверхность в Озерках, на северном склоне холма, который громко зовется Поклонной горой. На расположенном поблизости рынке купил скромный букетик из четырех гвоздичек. До морга отсюда было недалеко, и я отправился туда пешочком.
Надо привыкать к новому социальному положению – безлошадного. Боюсь, машину мы теперь сможем купить нескоро. Хотя, собственно, кто мешает мне выставить счет клиенту? Я ведь утратил машину, находясь на боевом посту…
Когда я подошел к моргу, Константинов был уже там. Увидев меня, он и бровью не повел. Сдержанный, подобающий моменту кивок, сдержанный же, указующий в сторону входа жест…
Черт, может быть, я все-таки ошибаюсь! Может быть, стоит за толпой марионеток некий неведомый мне кукловод, который и дергает за ниточки, заставляя арлекинов плакать и смеяться, любить и ненавидеть, жить и умирать? Может быть… Нет, не может быть! Прочь сомнения, да здравствует решимость! Ищущий да обрящет!
Я огляделся.
Перед входом в морг толклись с полсотни человек. Завернутые в газету гвоздики немилосердно жгли мне руку. На похоронах всегда так, цветы выглядят уместными только возле гроба.
Я развернул цветы, скомкал газету и бросил ком в пасть мусороперерабатывающей машины, замаскированной под архитектурную колонну, поддерживающую широкий навес, выстроенный на случай питерской непогоды, которая не признает ни свадеб, ни похорон. Машина негромко заурчала.
Раскланиваясь со знакомыми (растерянный Громадин, равнодушный Брызгалов, спрятавший глаза за черными очками Ромодановский, строгая секретарша Елена Владимировна, Анита Зернянская с ненавистью во взгляде), я прошел в утробу морга, в зал прощаний.
Здесь тоже было людно. Гроб покоился на укрытом черной материей постаменте. Крышка была, естественно, закрыта. Рядом со скорбными лицами стояли несколько человек. Две женщины – пожилая и помоложе, лет тридцати, – вытирали слезы. Видимо, мать и сестра. Хотя молодая могла быть и не сестрой, а еще одной любовницей. По-моему, Кавказец был мужчина хоть куда и вполне мог успевать на два фронта. А то и поболе… Я положил на постамент свои гвоздички, немного постоял, слушая тишину, всхлипывания и шарканье подошв по цементному полу, и вернулся на улицу.
Тут не было ни всхлипываний, ни тишины. Вокруг негромко переговаривались, как обычно и бывает на похоронах – без шуток и восклицаний.
Мужские голоса…
– Как же так, мать-перемать? Я же с ним ездил как-то, он ведь был классный водила.
– То-то и оно, мать-перемать. Это же как тонут обычно. Не умеющие плавать не тонут, потому что далеко в воду не лезут. Так же и с машинами. Когда уверенность превращается в самоуверенность, жди беды, мать-перемать. К тому же ездят с отключенными подушками. Русский человек без риска не может. А в Карачарове еще и кавказской крови намешано…