Дельфийский оракул
Шрифт:
Замолк Аполлон, впившись белыми крепкими зубами в перепелку. Брызнул горячий сок, потек по его подбородку.
– Договаривай, – черное подозрение шевельнулось в душе Сипила.
– …она предпочла бы твоего брата. Для всех вы равны, кроме нее. Но брату твоему быть вторым. А тебе – первым. Так рассудили боги. Так что – возрадуйся, Сипил!
– Ложь! – Сипил вскочил на ноги, отбросив хлеб и птицу, к которым не прикоснулся,
Но Аполлон спокойно отложил еду и, заглянув в глаза, ответил:
– Ты же сам знаешь, что это – правда. Я никогда не лгу.
– Тогда ответь: зачем ты пришел сюда? Зачем говоришь со мной?
– Затем, что дорога меня сюда привела. А что говорю – это ведь ты пришел за ответами, я лишь даю тебе искомое. Загляни в свое сердце. Для той, которой улыбаетесь вы оба, ты всегда будешь вторым. Возьми ее в жены, и… как знать, будут ли твои дети – действительно твоими.
Едва не обезумел Сипил от гнева, но странная сила удерживала его, не позволяя причинить вреда Аполлону. Тот же вытер пальцы травой и извлек откуда-то серебряный кубок.
– Ты мне не веришь, Сипил. Ну и правильно. На каждого говоруна веры не хватит. Вот чаша Нерея, вещего старца морского. Выпей из нее – и сам все увидишь.
– Отравишь?
– Тебя? Зачем мне это? Возьми чашу. Вот родник. Его воды чисты. Зачерпни сам. Отпей глоток. Этого хватит. Только смотри хорошенько, Сипил!
Вода стала красной. И горька была, горше яда, но – выпил Сипил. Желал он знать, что задумал его брат.
…Солнце сияет. Блестит на спицах колесницы, на конской упряжи, на золотых фибулах и золотых браслетах, которые украшают руки Архелаи. Смотрит она вдаль, хмурится, но вот улыбка озаряет прекрасное лицо ее. И смех радостно звенит.
– Исмен, Исмен! – зовет она. – Я уж испугалась, что ты забыл…
– Как мог бы я забыть тебя, сердце мое!
Он целует пальцы ее и глядит на Архелаю с такой тоской, что сердце рвется пополам.
– Уедем, – шепчет он. – Позволь мне увезти тебя, похитить, как Зевс похитил Европу. Что Фивы? Мир велик! Найдется пристанище для нас!
– Нет, Исмен, не найдется. Не пойду я против отцовской воли, пусть бы и ранила она меня, как ранят стрелы. Желает он, чтобы дочь его стала царицей.
– А ты? Ты желаешь?..
Не услышал Сипил: отбросил чашу, как змею ядовитую. Убежал, проклиная себя за то, что пришел сюда. А смех путника догонял его.
Долго
Первой заметила юношу Этодайя. Сидел он на пустой бочке и перебирал струны кифары. Музыка тонула в гуле рынка, но сам юноша был прекрасен. И замерла царственная Этодайя.
– Сестра, сестра, – позвали ее. – Идем, сестра, а то поздно уже, матушка заругает.
– Я скоро. – Этодайя вдруг испугалась, что сестры тоже увидят прекрасного музыканта.
Вечно они желали забрать себе то, что принадлежало ей! И пусть бы юноша пока был сам по себе, но Этодайя не сомневалась – предназначен он ей.
– Как звать тебя? – спросила она, сумев преодолеть обычную свою робость.
– Аполлон. А тебя, прекраснейшая?
– Этодайя.
Его глаза – бездонное синее небо, сокрытое за опахалами ресниц. Лишь раз взглянул, и поняла Этодайя – не жить ей без него. Душу, сердце – все отдаст за второй его взгляд.
– Уж не та ли Этодайя, дочь Амфиона и Ниобы, царевна, о которой говорят, что красота ее достойна Олимпа?
Никогда такого не говорили о ней. О сестрах ее – да. А Этодайя же… она просто была. Одна из многих. И до сегодняшнего дня она даже радовалась, что живет в тени. Солнце – обжигает.
– Это я.
– Ты еще прекраснее, чем о тебе говорят, – сказал Аполлон. – И был бы я героем, немедля схватил бы тебя, увез бы от отца, от матери… на край мира, в страну, где живут безголовые люди. Или к антиподам. Или к огненным островам… туда, где никто не отнял бы у меня твою любовь.
Вспыхнула Этодайя и убежала, не будучи в силах вынести жар, который объял вдруг все ее тело.
– Возвращайся! – крикнул ей вслед Аполлон. – Я буду ждать.
Он и вправду ждал, но вернулась не Этодайя, робкая лань, но Клеодокса.
– О чем беседовал ты с моей сестрой? Она глупа и пуста. – Клеодокса обозлилась, ведь прежде только на ней останавливались мужские взгляды. – А я – красива. Или нет?