Дело чести
Шрифт:
— Эти три самолета были последние в эскадрилье?
— Да.
Шотландец лавировал, ведя тяжелый грузовик по крутым извилинам дороги.
— Кто был этот лейтенант?
— Это был Кросби. Тот самый Кросби. Он имел крест за летные боевые заслуги.
Шотландец говорил сдержанно, сжав губы, но рот его помимо его волн расплывался в широкой улыбке. Рыжие волосы торчали щеткой из-под пилотки, сдвинутой почти на самое ухо. Он говорил с Квейлем, как с равным, — ему было не важно, имеет ли он дело с командиром
Один раз Елена засмеялась, когда шотландец переключил скорость и послышался громкий стонущий звук. Шотландец поглядел на Елену и тоже радостно засмеялся, и они почувствовали симпатию друг к Другу.
— Вы гречанка, мисс? — спросил он, улыбаясь и не замечая того, что улыбается.
— Да, — ответила она, невольно улыбаясь сама.
— У меня есть знакомая гречанка в Афинах. Я женюсь на ней, когда вернусь.
Он произносил «р» твердо и раскатисто, и Елена с трудом разобрала, что он сказал.
— Вы женитесь на гречанке? — переспросила она наклонившись вперед.
— Девушка хоть куда, — ответил шотландец, обращаясь к Квейлю, и тот улыбнулся в ответ.
— Капрал, — сказал он, — это моя невеста.
При этих словах на губах его заиграла сдержанная улыбка. Елена быстро взглянула на Квейля и тоже улыбнулась.
— Вот как? Славно, — сказал шотландец.
Он засмеялся и еще больше сдвинул пилотку на ухо, и они все засмеялись.
— Моя фамилия Макферсон.
Он произнес: Макфейрсун.
— Вы из Глазго?
— Нет. Из Эбердина.
— Как это поется? «Эбердин кружится, кружится»…
— Это Глазго, — объяснил шотландец. И запел: — «Еду я в Глазго, а Глазго кружится, кружится». Это о Вилле Файфе. С ним случилось нечистое дело.
— Как дальше? — спросил Квейль.
Шотландец помолчал, следя за дорогой, потом запел на родном диалекте, певучем и улыбчивом, как его лицо, и по временам Квейль подтягивал, когда вспоминал слова. Когда Квейль начинал подтягивать, Макферсон пел громче, и оба совсем увлеклись. Елена довольно засмеялась и протянула руку, чтобы погладить Квейля.
— Спойте греческую, — попросил шотландец.
— Вы не поймете.
— А ты разве поняла, что пел Макферсон?
— Кое-что. А на каком это языке? — серьезно спросила она.
— Это разновидность английского, шотландский диалект, — объяснил Квейль.
— Попросту эбердинский, — вставил Макферсон. — Как эта песня насчет Муссолини?
Елена опять рассмеялась:
— Это неприличная песня. Слова неприличные.
— Ничего. Мы ведь не понимаем, — ответил Макферсон.
Квейль подумал о том, что у Макферсона нет неприятной развязности в разговоре и держится он без
— Нет, нет. Я спою вам другую.
— Нет. Мы хотим о Муссолини, — настаивал Макферсон.
— Ну, ладно, — согласилась Елена.
Она помолчала, потом начала напевать песенку о Муссолини; когда она дошла до припева, Макферсон стал подпевать, и Квейль засмеялся над странностью положения, когда позади немцы, а этот шотландец заставляет Елену петь двусмысленную песенку.
Они все смеялись, когда передний автомобиль остановился и заставил остановиться Макферсона.
— Что там такое? — проворчал он и вышел.
— Мак, — послышался голос офицера.
— Да, сэр.
— Как насчет чая? У вас ведь есть? Где сержант?
— Здесь, — ответил сержант.
— Достаньте, пожалуйста, примус. Попьем чаю.
Тэп тоже вышел из машины, а солдаты стали топать в кузовах, чтобы размять ноги. Квейль плохо видел в темноте, но заметил, что офицер направляется к нему.
— Финли сказал мне, что вы здесь. Я не знал, — обратился он к Квейлю. — Сделаем остановку, чтобы подкрепиться. Финли говорит, что вы все проголодались.
— Я не откажусь от чая, — ответил Квейль.
— Мистер Квейль, — обратился к нему сержант, сидевший в кузове первого грузовика. — Что делать с греками? Всю дорогу ругаются, как черти.
— Сейчас узнаю, — сказал Квейль и отправился на поиски большого грека. Его нигде не было. Квейль не стал над этим задумываться; но в темноте он заметил маленького грека, разговаривающего с Еленой у первой машины. Квейль направился к ним.
— Скажи им, чтобы они перестали, Елена.
— Они оба очень нервничают.
— Из-за чего? Скажи им, что это начинает надоедать.
— Это мало поможет.
Квейль направился в темноте к тому месту, где стоял Тэп с пилотом-офицером.
— Познакомьтесь, — сказал Тэп. — Пит Мартин, Джон Квейль.
— Мы уже познакомились, — ответил Квейль.
Он заметил, что большой грек делает ему знаки, и пошел к нему. Грек стал удаляться от машины, и Квейлю пришлось идти за ним в темноте.
— Инглизи, — сказал грек. — Мне очень жаль, но я хочу проститься. Довольно отступать. Я возвращаюсь.
— Зачем?
— Я не могу так. Вы можете, потому что это не ваша родина. А я не могу.
— Не сходите с ума. Что вы будете делать? Драться со всей немецкой армией?
— Нет. Уйду в горы.
— Зачем?
— Тут все скоро будет кончено. Мы будем драться в горах.
Квейль вспомнил Мелласа. Он помолчал, глядя в темноту.
— Куда же вы хотите теперь?
— Мои родные места — к северу от Ларисы, возле Олимпа. Там я уйду в горы.
— Хорошо, — сдержанно произнес Квейль. — Вы, конечно, лучше знаете, что вам делать.