Дело чести
Шрифт:
— Валяй! Разваливайся! Думаешь, испугаюсь? Валяй!
Потом опять взялся за ручку и вывел самолет из штопора в крутой подъем. Он весь горел, но голова его чувствовала холод. Через некоторое время он увидал впереди отчетливую линию берега и Афины. Теперь ему хотелось, чтобы самолет шел прямо к цели. Он устремил взгляд к берегу и плотно сжал губы. Он чувствовал, что самолет качается, так как пальцы не вполне повинуются ему. Он всматривался в берег, во все явственнее выступавшую белизну Афин и вдруг кашлянул, и его чуть не вырвало, и он закашлялся так, что у него заболело под ложечкой, и прозрачные слезы выступили у него на глазах. Он наклонил голову, закашлялся как безумный,
Самолет терял высоту. Квейль, чувствуя пустоту и смерть внутри, ощупью нашел верх фонаря и, сдвинув его вперед, закрыл фонарь, потому что страшно замерз. Он стал искать глазами аэропорт и увидел дорогу в Глифаду. Поднялся вверх, так как боялся потерять высоту. Перевалив через Парнас, он пошел в противоположном направлении. Увидел аэродром и резко наклонил нос машины, но выровнял ее слишком поздно и вынужден был пройти над аэродромом. Сделав широкий разворот на сто восемьдесят градусов, он опустил посадочные щитки и подошел к аэродрому на очень небольшой высоте, над самыми деревьями, и на умеренной скорости. Скачок шасси по земле был для него большой неожиданностью, и он предоставил самолету бежать, привычным движением убрав щитки и включив тормоза. Потом он выключил зажигание, и мотор остановился. Квейль остался сидеть на месте, не снимая рук со штурвала, не в состоянии пошевелиться от тошноты и мути в голове.
Подбежавшие механики осторожно вынули его из кабины. Сознание не совсем оставило его, но всякий раз, как он пробовал сделать самостоятельное усилие, он только мешал им. Стараясь не запачкаться, — на нем остались следы рвоты, — они положили его на землю. Он сел.
— Простите, — сказал он. — Я грязный. Простите.
Они хотели поднять его, но он отстранил их. Тогда двое взяли его под руки, и он, поддерживаемый ими, пошел неуверенной походкой, причем его снова стало кидать то в жар, то в холод. На ходу он вдруг оттолкнул их, и его опять несколько раз сильно вырвало. Потом он тихо опустился на землю и потерял сознание.
32
Когда Афины остались позади, он обернулся и кинул прощальный взгляд на окутанный прозрачным туманом белый город. Город был очень красив, и светлый Акрополь четко выступал посредине. Над всем городом господствовал Ликабетт, а Парнас служил как бы сценическим фоном для всей группы белых зданий. Видение не исчезало. Квейль внимательно поглядел на него, отвернулся и больше уже не оборачивался.
Он смутно помнил о событиях дня, о вчерашнем полете, о своем изнеможении после всего пережитого, о неспособности реагировать на что бы то ни было, даже на то, что немцы прорвали последнюю линию обороны и находятся вблизи Афин. Только горячее солнце да одиночество, пока он ждал приказа, казались ему чем-то реальным. Он простился с Финном и монтером Рэтгером. Потом он вспомнил, как голос в телефонной трубке произнес: «Это вы, Квейль? Вам надлежит отправиться в аэропорт Кании на Крите. По прибытии рапортуйте».
И вот вокруг нет ничего, кроме моря внизу и неба вверху. Только движение самолета, по временам попадающего в болтанку, да непрерывное наблюдение за приборами, указывавшими Квейлю, что он передвигается. Он не высматривал вражеских самолетов вокруг. Он перестал считаться с ними. Было только ощущение летаргии, как будто он долго спал на солнце. Или словно он был долго болен и им овладело спокойствие изнеможения.
Отыскав Канию, он увидел, что это белый городок, расположенный на берегу моря, у подножия горы, на краю равнины. Подход к нему был небезопасен, но Квейль не думал об этом. Он стал снижаться при бортовом
— Довольно рискованно таскать это с собой, — сказал командир эскадрильи, у которого не было крылышек.
Он был небольшого роста, лысый и говорил с аффектацией.
— Может быть, — равнодушно ответил Квейль. — Но там большой беспорядок. Мне не хотелось оставлять его.
— Капрал укажет вам помещение.
— Я останусь здесь?
— Да. Пока не будет распоряжений из Каира.
Квейль вышел с дневальным. На ходу он расстегивал свое снаряжение. При переходе через лужайку, отделявшую одно здание от другого, он почувствовал, как его обдало солнечным жаром. Дневальный указал ему койку, и Квейль кинул на нее свои летные куртку и брюки. Здесь было жарче, чем в Греции. По всей комнате, где стояли четыре кровати, были разбросаны раскрытые чемоданы. Как раз, когда он снимал куртку, в комнату вошли три летчика.
— Вы не Квейль? — спросил один из них.
— Квейль, — ответил он.
— Тэп Финли рассказывал нам про вас. Я Уоррен. А это Аксен и Блэк.
— Очень рад, — спокойно ответил Квейль. — Тэп тоже здесь?
— Да. Вы что-нибудь ели? Хотите чаю?
— Спасибо, выпью.
— Тэп поехал за своим чемоданом. Он скоро вернется.
Они отвели Квейля в квадратную палатку, посредине которой стоял сосновый стол. На столе стояли толстые фаянсовые чашки и эмалированные чайники. За столом сидели шесть летчиков и пили чай с бутербродами.
— Это Квейль, — объявил Аксен и познакомил его с присутствующими.
Большинство из них были пилоты и штурманы, летавшие на «Бленхеймах». Некоторых он видел в ночном ресторане «Максим» в последний вечер, который провел там. Они узнали его и осведомились о Хикки. Он ответил, что Хикки был вчера сбит. Потом он сел и стал пить чай, ни на кого не глядя и не обращая внимания на разговоры за столом. Разговор был слишком спокойный, и это спокойствие и отсутствие бодрящей напряженности угнетали. Потом появился Тэп. Лицо его сияло улыбкой, на нем была чистая рубашка и на руке чистая повязка.
— Когда ты прилетел? — спросил он Квейля, войдя и хлопнув его по спине, и Квейль поспешно поставил чашку на стол, так как чай расплескался.
— Только что. Где Елена?
— Она здорова. В Суда-Бэй. А где остальные? Хикки? Финн?
Квейль покачал головой:
— Хикки и шотландец Кроутер сбиты вчера. Мы прикрывали эвакуацию и нарвались на «Мессершмиттов». А Финн где-то в пути.
— Что ты говоришь! Какой ужас! Хикки?
Квейль кивнул, взял чашку в обе руки и, полузакрыв глаза, стал рассеянно дуть на темную жидкость, по поверхности которой пошли круги.
— Было довольно жарко, — прибавил он.
— Что ты сказал относительно Финна? — переспросил Тэп.
— Он куда-то эвакуировался. Уехал сегодня утром.
— Бедняга Хикки. А как ты выкрутился?
— Ползком по земле. Пошел ниже, чем могли они, и стал петлять по долинам.
— Бедняга Хикки, — повторил Тэп.
Квейль кивнул.
— А в Греции кончено?
Квейль еще раз кивнул.
— Боже мой, подумать только, что Хикки погиб. И надо ж было нарваться на «Мессершмиттов».