Дело государственной важности
Шрифт:
— И что же вы?.. — спросила Эльзе.
— Я ответил, что опереться не на что. Не думаю, чтобы русским это помогло, но все же… Словом, я сделал это для себя: как-то не хочется лишаться собственного уважения.
Лицо Шверинга было серьезно.
— Пока, — сказал он, — посольские телефоны отключены. Не работает и международная линия. Русским не разрешается выезжать и выходить за пределы территории. Конечно, это еще не арест, но уже интернирование. О, если б они могли официально передать дуайену дипкорпуса протест, чтобы тот произвел демарш у Гитлера!
— А он что, слеп и глух, дуайен?
— Нет. Но в деле есть своя
Шверинг безнадежно махнул рукой и повернулся к приемнику. Включил, настроился на правительственную программу. С минуты на минуту должны были передать очередную сводку ставки, а пока пауза заполнялась маршами. Шверинг прислушался, побарабанил по привычке пальцами о крышку стола. Сказал, понизив голос:
— Боюсь, мы никогда не узнаем, что произойдет с русскими дипломатами.
— Вы думаете?..
— Да, концлагерь! — сказал Шверинг и отвернулся.
Но как вскоре выяснилось, одному из сотрудников советского посольства чудом удалось выскользнуть из мышеловки.
Покинув посольство, дипломат совершил длинный путь по Берлину. У него был адрес одного из антифашистов, и по нему он направился, соблюдая все меры предосторожности…
В посольство дипломат возвратился с ответом из Москвы: меры будут приняты, держитесь, не поддавайтесь на провокации.
Скандальная история с интернированием прогремела по всему миру. Приказ об интернировании отменили. Гитлер потерпел фиаско.
Эльзе удалось стать свидетельницей отъезда советских дипломатов. Подступы к посольству были перекрыты патрулями, но для Штилле гестаповец в штатском, командовавший охраной, сделал исключение. Помог документ из реферата контрпропаганды МИДа, не сданный при увольнении. Проверив удостоверение, гестаповец нашел, что все в порядке, и фрейлейн из спецслужбы была пропущена к посольству. Эльзе стала наискосок, на противоположном тротуаре. Черные машины, сопровождаемые эсэсовским конвоем, одна за другой отваливали от подъезда. За ними последовали «майбахи» с имуществом.
Ночным экспрессом Эльзе уехала в Дрезден.
Фон Шверинг на правах старого друга проводил ее на вокзал.
Стоя у подножки, Эльзе вдруг обнаружила, что всегда подобранный и элегантный Шверинг вдруг как-то постарел. Просторное пальто сидело на нем отнюдь не щегольски, под подбородком нависла болезненная складка. Эльзе хотелось спросить: «Что с вами?» — но вместо этого она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.
— Да-да, — сказал Шверинг невпопад. — Приезжайте поскорее, дорогая.
Поскорее? Она и сама хотела того же. Но что поделать, о Берлине сейчас, в новой и непонятной еще обстановке, лучше было забыть…
Эльзе давно не видела мать и сводного брата. Мать хворала, звала в письмах навестить, хоть ненадолго. Эльзе прочитывала письма и рвала. «Нельзя, — говорила она себе. — Так лучше для нее… в случае чего…»
Сама она давно уже примирилась с мыслью, что разлука с родными — единственный доступный ей способ отвратить беду от близких и дорогих людей. Никаких встреч. Если ей придется погибнуть, мать и брат, не заподозренные гестапо, останутся жить…
— До свидания, Адольф.
Фон Шверинг неловко приподнял шляпу. Волосы у него были совсем седые.
— Прощайте, дорогая.
Таким он и запомнился Эльзе: седой, со шляпой в тонкой руке. Он стоял на перроне долго и все махал, махал, махал…
В
Товарищи, организовавшие отправку сообщения, предупредили: связь у них односторонняя, и рассчитывать на ответ не приходится. Кроме того, они попросили — и были с точки зрения конспирации полностью правы! — постараться впредь не использовать их канал, единственный, донельзя перегруженный. «Это опасно!» — сказали ей. Эльзе кивнула, соглашаясь: «Да. Я понимаю. Спасибо за помощь».
Остаток недели Эльзе провела, теша себя слабой надеждой, что те, кому она отправила сообщение, успеют прислать курьера. А с ним — все для связи. Но никто не пришел…
Связь!
Дни шли за днями, а ее все не было. Эльзе, войдя в ритм работы концерна и расставшись с возникшим было на первых порах и все подавившим чувством новизны, с нарастающим беспокойством ждала прихода. Чьего? Посланца товарищей или… гестапо? «А что, если радист действительно арестован и заговорил? Ведь так может быть?» В глубине души Эльзе еще надеялась, что радист уцелел и перебои в цепочке вызваны другими причинами: чья-нибудь болезнь, путаница в паролях, смена адресов… И как же счастлива была она, узнав в конечном счете, что оказалась права! Курьер, в тщетном ожидании которого прошли несколько недель, наконец прибыл и известил, что с Куртом — радистом — лично все в порядке. Но специалисты службы имперской безопасности запеленговали передатчик, и Курту пришлось уйти в глубокое подполье, прервав контакты. «А рация?» — спросила Эльзе. Курьер сокрушенно покачал головой, но тут же, опередив новый вопрос, сказал, что в принципе потеря передатчика не худшая из бед, удалось достать и передать Курту другую рацию, которой Эльзе может пользоваться. Курьер назвал цифровой пароль для связи — пятизначную комбинацию. Эльзе уже почувствовала себя на седьмом небе от радости, когда курьер, угрюмо отведя глаза, прибавил, что пароль может оказаться не совсем точным.
«Не совсем точным? Что это значит? Говори!»
«Понимаешь, — сказал он смущенно. — Так случилось, что бумажку с текстом пришлось уничтожить. Там было не только это… Сотни цифр. Понимаешь?.. Мне кажется, я что-то перепутал. Проклятая память!»
«Но ведь Курт выставит меня за дверь!» — сказала Эльзе.
«Рискни. А вдруг?»
Но «вдруг» не случилось. Цифровой пароль не сработал.
Оставалось одно — ждать, что рано или поздно пришлют нового курьера, а с ним появится и связь. В крайнем случае можно было попытаться устроиться в пресс-отдел ОКВ, добиться направления в войска, выждать подходящий случай и перейти линию фронта. А потом вернуться и все продолжить…