Дело и Слово. История России с точки зрения теории эволюции

Калюжный Дмитрий Витальевич

Мы видим в этом именно то, о чём говорили уже не раз: все явления в природе и обществе подчиняются сходным закономерностям. Социальные структуры – власть, рынок, финансы, военные сообщества, средства массовой информации имеют одну главную цель: свое собственное выживание. Любая из них, излишне структурируясь, хаотизирует любую другую. Но выполняют они свои функции через деятельность людей, и задевают интересы других людей. Естественно, недовольство одних направляется против других; складывается впечатление, что умные и хорошие выступают против глупых и нехороших. Но и те, и эти действуют так, как наиболее выгодно их структуре. Так ведь мало того, одновременно заявляют свои претензии представители следующего ряда структур!

Об этом пишет Е.Н. Марасинова:

«Конфликтное

несоответствие между присяжными идеалами и циничной корыстью императорских чиновников углублялось девальвацией общепринятых бюрократических ориентиров в среде интеллектуальной аристократии, что противопоставляло её и самодержавной власти, и светским кругам…»

Проблема прерогатив самодержавной власти встала перед политической верхушкой дворянства задолго до царствования Екатерины, и ко второй половине XVIII века этой теме были посвящены уже многие страницы философско-публицистических рассуждений и памфлетов. «Думающие люди» требовали законов, и на этом требовании создалась целая новая структура, состоящая из творческих натур. А далее разлад между нею и императорской властью повлияет на ход всей русской истории XIX–ХХ веков.

Интеллигенция уходила от власти в творчество, и зачастую заявляла о равенстве статуса и гражданской значимости императорской службы и творчества. А.П. Сумароков выразил эту позицию в письме на высочайшее имя, в котором буквально наставлял Екатерину: «Софокл, первый среди трагических поэтов, который был также военным предводителем у афинян и сотоварищем Перикла, всё же больше известен как поэт, нежели военачальник. Рубенс был послом, но больше известен как художник. Быть великими полководцем и завоевателем – высокое звание, но быть Софоклом – звание не меньшее».

Или: «Ста Молиеров требует Москва, а я при других делах по моим упражнениям один только, исполните, государыня, всей Москвы желание к пользе и чести нашего века. Вольтер в своём ко мне письме говорит тако: «Совершенно необходимы государи, которые любят искусства, понимают их и им покровительствуют»…

Другая реакция на деспотизм самодержавия – взгляд на писательский труд как на сугубо личное дело, развлечение, игру в изящную словесность. В деревенской тиши, в мирной жизни дворянской усадьбы возникал идеал «ленивца славного», «баловня муз», «умного мечтателя», человека, который видел в литературе средство от «злой ипохондрии», врачевал душу в художественном слове. Но ему хотелось публиковаться.

Распространение подписки в среде интеллектуальной элиты, появление журналов – таких, как «Трудолюбивая пчела» П.А. Сумарокова; «Трутень», «Живописец» и «Кошелёк» Н.И. Новикова; «Собеседник любителей российского слова, содержащий разные сочинения в стихах и в прозе некоторых российских писателей» Е.Р. Дашковой и О.П. Козодавлева; «С. Петербургский журнал» И.П. Пнина; «Московский журнал», а затем «Вестник Европы» Н.М. Карамзина… Книжные лавки, типография Н.И. Новикова, постоянное общение несколько десятков писателей, переводчиков, богословов, распространителей книг, – что это?

Это начало противостояние двух структур единой системы, оппозиции и власти.

При Екатерине II дворянская литература, ограничивавшаяся ранее переложением доктрин абсолютизма, заявила о собственной независимой позиции. Дворянский поэт начал претендовать на идейное руководство обществом. Литераторы отказывались от былых воспеваний власти. Как пример:

Извини ж, мой друг, коль лестноЯ кого где воспевал;Днесь скрывать мне тех бесчестно,Раз кого я похвалял.За слова – меня пусть гложет,За дела – сатирик чтит.

По этому поводу Н.Н. Бантыш-Каменский сообщал Александру Б. Куракину: «Появилось ещё здесь единое сочинение – Вельможа. Все целят на Державина».

Писатели последней трети XVIII века вступили в открытую полемику с императрицей на страницах журналов. В 1793 году Е.Р. Дашкова впервые опубликовала в журнале «Российский театр» крамольную трагедию

Я.Б. Княжнина, которую драматург написал еще в 1789 году, но не решился поставить. Дерзкий для России того времени дух пьесы возмутил Екатерину. «Эту книгу нужно сжечь рукою палача!» – заметила императрица при встрече с Дашковой, на что получила ответ: «Не мне придётся краснеть тогда!» Эту историю активно обсуждали в обществе, например, Д.П. Трощинский писал А.Р. Воронцову: «На сих днях княгиня Катерина Романовна имела некоторую неприятность по причине напечатанной в Академии трагедии Вадим Новгородский, соч. умершаго Княжнина… Действительно, тут есть такие ужасные монологи, которых нигде бы не потерпели в самодержавном государстве».

Стоит ли удивляться последовавшей реакции? Власть должна была защищаться; так и вышло. «Времена нынешние не весьма благоприятны для Литературы», – писал в 1793-м Н.М. Карамзин Г.Р. Державину. Начались гонения на типографию Н.И. Новикова, преследование московского масонства, усиление цензуры, перлюстрация частной корреспонденции. «Судьба университетской типографии ещё не решена. Может быть, она достанется какому-нибудь Водопьянову… – вообрази же, в каких руках будет московская литература!», – восклицал Н.М. Карамзин в письме к И.И. Дмитриеву, имея в виду перспективу передачи типографии в аренду переплётчику. [5]

5

Соответствия между нашей современностью и этими, происходившими более двухсот лет назад событиями читатель может легко увидеть сам. И в этих соответствиях – подтверждение тому, что общественная эволюция подчиняется определённым закономерностям. Изменить их не в человеческих силах.

Итак, во второй половине XVIII века, в пику властной структуре, дворянская литература имела свою художественную программу, свою критику, свою аудиторию, свои издания и, наконец, свои собственные интересы, расходящиеся с интересами самодержавия. В то же время подавляющее большинство населения – крестьянство, питавшее дворян, и в том числе этих интеллектуалов хлебом насущным, если выражало недовольство, то не самодержавием, а поведением дворян.

Интересно, что профессиональная литература зачастую оказывалась несовместимой и с чиновно-статусными ориентирами. Интеллектуальные поиски могли рано или поздно свести на нет все чиновные устремления дворянина, поставив его перед необходимостью отставки. Так произошло в жизни Н.И. Новикова, А.М. Кутузова, С.И. Гамалеи. Некоторые исследователи полагают, что в сфере независимого интеллектуального творчества возникло новое понимание патриотизма, свободного от мысли о государственной службе. Если же понимать, что именно государство организует защиту Отечества, то становится ясно: структура власти над умами разрушает структуру просто власти, подрывая основы патриотизма вообще. И мы видели уже, как относились к таким интеллектуальным патриотам крестьяне:

…Барабанщички в барабаны бьют,Господа-то, шельмы, по трактерам пьют.

Впрочем, мнения крестьян никто не спрашивал: ни власть, ни её критики. И, разумеется, представители возникшей оппозиционной структуры понимали свою роль в истории, как достаточно высокую. Так, Н.М. Карамзин писал графу Каподистрия:

«Приближаясь к концу своей деятельности, я благодарю Бога за свою судьбу. Может быть, я заблуждаюсь, но совесть моя покойна. Любезное Отечество ни в чём не может меня упрекнуть. Я всегда был готов служить ему, не унижая своей личности, за которую я в ответе перед той же Россией, да, пусть я только и делал, что описывал историю варварских веков, пусть меня не видели ни на поле боя, ни в совете мужей государственных. Но поскольку я не трус и не ленивец, я говорю: «Значит, так было угодно Небесам» и, без смешной гордости моим ремеслом писателя, я без стыда вижу себя среди наших генералов и министров».