Дело и Слово. История России с точки зрения теории эволюции
Шрифт:
Словом, сидели набитые, как сельди в бочке, «бородачи», и среди них вели свою пропаганду и «великосветские салоны», и Пуришкевичи, и Керенские, и большевики, и, конечно, через большевиков – немцы. И никакого противодействия этой пропаганде не было. Весь Петербург талдычил об «усталости от войны». Совершеннейший вздор: Великую Северную войну Россия вела 21 год, Вторую мировую советы вели почти четыре года, – Карл XII дошёл до Полтавы, Гитлер дошёл до Волги, и никакая «усталость» не помешала – ни Полтаве, ни Берлину. В феврале 1917 года чисторусской территории немцы не занимали – если не считать небольших клочков в Белоруссии и на Волыни. Еды в России было сколько угодно –
Плач о тяжкой судьбе крестьянства и мечты о свержении царизма были само собою разумеющимися вещами, они входили в «железный инвентарь интеллигентского мышления», которое было переполнено представлениями, не имеющими решительно никакого отношения ни к какой реальности в мире. Иначе говоря, в массы была влита лживая информация, и массы реагировали соответственно. А кто информацию создавал и распространял? В основном, состоявшая почти сплошь из дворянства русская интеллигенция – та самая, которую В.И. Ленин позже охарактеризовал как «говно нации».
В.О. Ключевский дал блестящую характеристику иностранно образованному русскому дворянству. Дворянин все иностранные речения переводил с иностранных языков на русский, и в голове его образовался ряд понятий, не соответствующих ни русской, ни иностранной действительности – то есть никакой действительности. Вот такие идеи о стране и мире и будоражили публику в 1917 году. Люди обвиняли абсолютизм, которого у нас не было; жалели «стонущего мужика» и пролетариат, которого (за исключением Петербурга) у нас тоже не было. Они спорили о капитализме, который у нас ещё не родился толком, и осуждали помещичий строй, и так уже умиравший.
Поразительно, даже глава Временного правительства князь Г.Е. Львов, досконально разбиравшийся в земледелии и в людях, пишет в своих «Воспоминаниях»: «Никакого стона мужика я не слыхал ни тогда, ни впоследствии, и мне казалось преступной ложью изображать народ стонущим от горя и скорби под тяжёлым трудом».
Накануне 1917 года пресловутый стонущий мужик стремительно скупал у дворянства землю, согласно расчетам профессора Фортунатова (как сообщает Солоневич) – по три миллиона десятин в год. По довоенной статистике, у дворянства оставалось только 11% посева и 6% скота – всё остальное перешло к крестьянству. По данным профессора Кондратьева, опубликованным при Советской власти, крестьянство давало до войны 78,4% товарного хлеба. «Стонущий мужик» организовал величайшее в мире кооперативное движение. По подсчётам эсера К. Кочаровского, к 1917 году в кредитных товариществах было 10,5 миллиона членов, почти сплошь крестьян, в потребительских обществах – четыре миллиона, из них около половины крестьян, в сельскохозяйственных обществах – миллион членов. Словом, было кооперировано не меньше двух третей всего русского крестьянства.
Крестьянство управлялось в порядке вечевой самостоятельности, и об этих «вечах» тот же К. Кочаровский писал: «Нигде я не встречал такой свободы слова, как на сходах мужиков». И по развитию народного образования деревня перегнала города: в 3% уездных земств уже было введено обязательное обучение, в городах не было введено ещё нигде; приступили к введению обязательного обучения 88% земств и только 35% городов.
То, что крестянство поднималось достаточно высоко, видно по тому, что, например,
Конечно, далеко не всё было в порядке. Основной беспорядок заключался в остатках политической диктатуры дворянства, которые Россия не успела смыть эволюционным путем. Сам Солоневич полагает, что к середине 1930-х годов с дворянством было бы покончено без всяких революций. Но как началось с декабристов, разбудивших Герцена, так уж и катилось это колесо но нашему «фазовому пространству»: или «даёшь конституцию», или «долой самодержавие». И конечно, страдающая «за народ» интеллигенция беспрерывно подкрепляла эти лозунги умозрительными теориями, которые сама называла научными. Сегодня даже трудно понять, почему масса заведомых научных и публицистических фальшивок, которая растекалась по всей России, не встретила никакого опровержения – хотя бы и судебного. Короче, дела шли по известной схеме: интеллигенция желала сделать, «как лучше», а что получилось, нам теперь известно.
Между тем есть такие «двойные» параметры, улучшать которые одновременно до высоких пределов нельзя, потому что из-за разной последовательности действий этих параметров в обществе получаются разные результаты, то есть они являются дополнительными или антагонистическими. Например, нельзя повышать экономию госбюджета по статье «финансирование образования» одновременно с повышением грамотности населения. Бесполезно рассчитывать на высокую производительность труда, организуя восстание трудящихся. Если проще, нельзя планировать повышения скорости движения, подпиливая переднюю ось телеги.
Подобные действия ведут к качественному переходу системы и, в силу дискретности человеческого существования (ибо человек смертен), за некоторое время деформируют культуру, носителем которой и является «дискретное» человечество. А культура, как уже сказано – синхронизирующий параметр для всех нижестоящих структур, которые тоже все последовательно подвергаются деформации, и требуется уже значительное время, чтобы система стабилизировалась на новом уровне.
В 1917 году никто никаких революций не ждал, а уж меньше всех крестьяне, составлявшие большинство народа. Перемены стали неожиданностью даже для революционеров, и вот свидетельства.
Морис Палеолог, посол Франции в Российской империи: «В 1917 году русские социалисты испытали такую же неожиданность, как французские республиканцы в 1848 году. На докладе в Париже 12 марта 1920 года А. Керенский сказал, что его политические друзья собрались у него 10 марта (26 февраля) 1917 года и единогласно решили, что революция в России невозможна. Через два дня после этого царизм был свергнут».
Сам А.Ф. Керенский сообщает об этом так: «Вечером 26 февраля у меня собралось информационное бюро социалистических партий. Представитель большевиков Юренев категорически заявил, что нет, и не будет никакой революции, что движение в войсках сходит на нет, что нужно готовиться к долгому периоду реакции».
Эсер В.М. Зензинов (1880—1953): «Революция ударила как гром с ясного неба и застала врасплох не только правительство и Думу, но и существующие общественные организации. Она явилась великой и радостной неожиданностью и для нас, революционеров».
Левый эсер С.Д. Мстиславский (Масловский; 1876—1943): «Революция застала нас, тогдашних партийных людей, как евангельских неразумных дев – спящими».
Историк и писатель С.П. Мельгунов (1879—1956): «Как бы ни расценивать роль революционных партий, всё же остается несомненным, что до первого официального дня революции никто не думал о близкой возможности революции».