Дело Каллас
Шрифт:
– Эй, он убегает! – вскричал Бертран.
Слишком поздно… Эффект неожиданности сыграл убийце на руку. Несмотря на стеснявшие движения вилы, канделябр и длинный хвост, критик за две секунды домчался до двери и уже закрывал за собой створки. Изнутри они запирались щеколдой, он задвинул ее. На несколько минут это задержит преследователей. За это время он добежит до водоема. Ступеньки ведущей к нему каменной винтовой лестницы были очень скользкими. Под сводами подземелья гулко раздавались удары в дверь, которую пытались взломать его враги. Теперь он уже ступал по грязи. Черт побери! Туфли измажутся… Удушающий запах сырости, стоячей гнилой воды стискивал горло. Не хватало воздуха. На отсыревших стенах плясали тревожащие тени, отбрасываемые мерцающим светом канделябра. Если ему не изменяет память, сейчас нужно повернуть налево, к служебному выходу. Ну вот, теперь он как раз под площадью Дягилева. Впереди – еще одна лестница, железная. Он находился в утробе Пале-Гарнье. Мефистофель сориентировался, определил направление
Смирившись, Мефистофель начал спускаться. Голоса приближались. «Быстрее, они уже близко!» В спешке он потерял очки и выронил канделябр, пролетевший несколько метров до воды. Чернильная темнота окутала беглеца. Но это уже не имело значения, потому что ему все равно надо было проплыть под водой до сливной камеры, откуда накопившиеся грунтовые воды из водоема уходили в канализационную трубу. Свечи здесь были бесполезны. Он уже спустился до половины, когда хвост его костюма некстати зацепился за поручень. Потеряв равновесие, Лебраншю попытался отцепить его, но промахнулся; руки вошли в плотный непроницаемый мрак. В падении он головой сильно ударился о кусок железа; страшная, сокрушительная жгучая боль… и ледяная, принявшая его в свои объятия вода… Вкус крови и грязи во рту; тошнотворный привкус гнили. Он задохнулся, почувствовал, как отяжелело тело; грязная жидкость поглотила его. Эрнест Лебраншю еще сопротивлялся ей, барахтался, но все напрасно. Силы покинули его. Он раза три вынырнул, да так и остался на поверхности, животом вниз, с легкими, наполненными гнилостной водой.
Бросившиеся в погоню Легран и Джонсон вместе с двумя полицейскими, переодетыми в лакеев, опоздали. Лучи их фонарей высветили лишь вздувшийся на поверхности пузырь красного атласного плаща над неподвижной полузатопленной массой да медленно проплывшую белую рыбину с засеребрившейся на свету чешуей, одного из карпов-альбиносов, древних хранителей подземных вод. Здесь, в водяном котловане Пале-Гарнье, закончилось земное путешествие критика «Мира меломанов». Закончилось печально-драматичным зрелищем.
Финал
Лина смотрела на коричневатое пятнышко, слегка выделявшееся на тыльной стороне кисти. Из-за этой ничего не значащей ерунды она чуть было не заработала себе пожизненное заключение. Поднеся руку к губам, она поцеловала эту меточку. Следует твердо усвоить на будущее, что любая незначительная мелочь может разрушить все чаяния и надежды. Она получила хороший урок, пройдя через этот кошмар. В дверь тихо постучали, потом дверь приоткрылась. Показалось круглощекое, всегда улыбающееся личико медсестры. Мадемуазель Жизнерадостность, так прозвали ее в психиатрической клинике.
– Ну и как? Рады, что покидаете нас?
– Немного страшновато, – призналась Лина.
– Это нормально, уходящие от нас всегда испытывают страх. Но это быстро проходит… К тому же вы не будете одинокой; в холле вас ожидает доктор Джонсон. Ждет с нетерпением.
– Иду. Я уже почти готова. Спасибо.
Милый Роберт, как же он заботился о ней все эти месяцы! Два раза в неделю перелет Лондон – Париж, ради того чтобы следить за курсом лечения и… чтобы поухаживать за ней! Бедненький, он так ничего и не понял! Она говорила ему то, что ему хотелось слышать, и меняла свое поведение в соответствии с его указаниями. Для того чтобы ее выздоровление не так бросалось в глаза, она даже позволила себе несколько мелких рецидивов, необходимых для поддержания версии о его прогрессе. Приступы безумия возникали реже, галлюцинации исчезли, затем пришло время утверждения, синоним вновь обретенной личности, синоним свободы. Нет, она больше не думала о Марии, а если и случалось, то только как признательная почитательница, ни больше ни меньше. Впрочем, достаточно было одного взгляда: сходства между обеими женщинами не осталось и в помине. Чтобы убедиться в этом, она подошла к вопрошавшему зеркалу. Ответ однозначен: неузнаваема, по крайней мере внешне. Разве не прошла она хорошую школу, не стала специалистом в искусстве смены обличья? Она была Эрмой, Сентой, Сесилией и Марией, а сегодня превратилась в обновленную Лину: искусно обесцвеченную блондинку с короткой стрижкой, загорелую благодаря сеансам ультрафиолета три раза в неделю. Джинсы, кроссовки и белый толстый свитер крупной вязки из шотландской шерсти делали ее спортивной и динамичной. До чего же здоровый вид! Даже не верится! На кровати стоял ее раскрытый саквояж. Все тот же самый, что побывал с ней в Пале-Гарнье, «Ковент-Гарден», Одеоне; тот, который она когда-то купила в Милане, убегая от своей семьи, от отвратительных домогательств своего отца. Этот факт был единственно достоверным из всех доказательств инспектора Леграна в новогоднюю ночь. Да, в детстве ее насиловало это чудовище. И девочка Бьянка, такая хорошенькая, милая, чистая, тоже была изнасилована им. А потом он просто сбросил ее с каменной
68
Maria Callas – Airma Sallac (буквосочетание «ai» произносится как звук «э»)
Книга Эрнеста Лебраншю валялась на ночном столике. Бросить ее в мусорную корзину? Пожалуй, не очень-то уважительно в отношении того, кому она обязана своей реабилитацией, к тому же «Дело Каллас» было ее делом. Разве это не перевоплощение? Она открыла книгу и перечитала надпись, сделанную автором: «О, человеческая комедия! Подумать только, когда вы проливали слезы отчаяния…» Бедняга оказал ей дьявольскую услугу, опубликовав плод своих изысканий о Марии-Сесилии Калогеропулос! Нескромное перо сделало его идеальным виновником. Только он забыл написать, что среди партий, которые любила петь дива, была партия Сенты в «Летучем голландце» Вагнера. Сента… одно из любимых имен… Нет, не стоило выбрасывать его книгу. Она положила ее на стопку белья и застегнула молнию саквояжа. Пусть останется как память. Через несколько часов они будут в Маракеше, где состоится свадьба Айши и Билла. А этот милейший инспектор Джонсон! Шутник чертов! Надо же, попросить своего брата-близнеца сойти за него для медицинского освидетельствования до начала следствия! Она, конечно же, сразу раскусила их и вертела как хотела лжеполицейским. Лина расхохоталась. Какие только штучки не выделывает жизнь! Там будут все: Иветта, Эмма, Агнесса, Бертран, Жан-Люк. Доктор Отерив… она ему крайне обязана… он очень хорошо ее вылечил. А все-таки здорово получилось с тем кинжалом! Немного переиграла, правда. Без этого можно было обойтись, но нет худа без добра: она тем самым предстала беззащитной жертвой, ни капли вины не пристало к ней. Невозможно быть одновременно жертвой и убийцей. Ко всему прочему, она заработала на этом кучу денег. Целое состояние! Приличное вознаграждение за прерванную карьеру. Она вспомнила, как прятала бутафорский кинжал в гримуборной Сары до выхода на сцену, чтобы потом обвинить ее. Уборщицы и Жилу чуть было не застали ее, когда она похищала со стола в кулисах орудие преступления. Но удача была на ее стороне. Хорошо у нее получилось и с потерей памяти, когда пришлось отвечать на неудобные вопросы парижской полиции. Ах, еще и тот чайник! Немудрено было уронить его, столкнувшись нос к носу с гостями миссис Джонсон! Один из редких случаев, когда она потеряла самообладание, и только чудом избежала провала. Да ладно, все это уже история. Наплевать и забыть. Перед ней открывается фантастическое будущее. Она полетит в самолете с Робертом. Попросит ли он ее руки, запачканной кровью? Позволит ли она надеть на свой безымянный палец обручальное кольцо? Опасно, конечно, делить свою жизнь с психиатром; нужно будет постоянно быть настороже. А впрочем, если он очень уж будет ей докучать, можно стать хорошенькой вдовушкой. А что? Весьма соблазнительно. Такой роли у нее еще не было. Ей так идет черное. Лина тряхнула головой, прогоняя эту мысль. Сожалела она лишь о том, что Жиль Макбрайен не задушил в тот вечер Сару фон Штадт-Фюрстемберг. Но это было бы уже слишком, она и так немало поразвлеклась, переодевшись в Кармен-мстительницу. А удуши он ее тогда, не было бы отрубленной головы в Афинах, кровавой смерти, разбавленной гибелью влюбленного. Нет, ей решительно не о чем жалеть. Да, да, да! Сумка почему-то тяжеловата. Но и речи быть не может, чтобы позвать подмогу. Смелее! Надо нести ее, как перышко, как должен ее нести новый персонаж. Персонаж, который будет упиваться жизнью!
– Идешь, Мария? Наш жених ждет нас. Эх, и гульнем…
Счастливы… они были до неприличия счастливы. Все хорошо, что хорошо кончается. Торжествующие, они в унисон напевали, мгновенно закрыв тем самым дверь в прошлое:
Скажи-ка мне, Венера, Ну что за радость для тебя В такой разгульной жизни? [69]Никогда еще их голоса не были такими красивыми: свежими и слаженными. Чудесно! Они смогут вновь появиться на сцене, стоит им захотеть.
69
Отрывок из «Прекрасной Елены» Жака Оффенбаха.