Дело Локвудов
Шрифт:
— Ничего серьезного. Просто — подумала о Саре. Заперли ее сейчас одну с мужчиной. А если ей это не нравится? Все равно ей надо быть с ним. А если ему это не нравится?
— Но ведь это же серьезно.
— Ну, да. Я вовсе не имела в виду, что это не серьезно. Я хотела только сказать, что меня это не долшно беспокоить. Потому вы до сих пор и не шенаты, что считаете брак серьезным делом?
— Возможно. Не было времени подумать о браке.
— Сомневаюсь. Скорее наоборот — вы много о нем думали.
— Почему вы так считаете?
— Вы красивы и богаты и если еще не женились, то лишь потому,
— Верно, думал.
Она посмотрела ему в глаза.
— Вы опытный, правда?
— Да.
— Я это знала.
— Откуда?
Она улыбнулась.
— Откуда? Я видела, как вы смотрите на девушек. Мужчина, не имеющий опыта, так на девушек не смотрит.
— А как я должен на них смотреть?
— Вы уже не смошете смотреть на них по-другому, если бы даше сахотели. Так уш действует на человека опыт. И девушки знают, когда человек опытный.
— Женский инстинкт?
— Да. Он их предостерегает. Но предостережение не всегда помогает.
— Где вы этому научились? В школе мисс Холбрук?
— Там я ничему не научилась. Разве лишь чай сервировать. Приседать, если когда-нибудь встречусь с королевой Англии. Я не училась в школе мисс Холбрук, я преподавала там. — Аделаида засмеялась.
— Вы — преподавали? Что именно?
— Пошалуй, не скашу. Ну, то, что мошно уснать на ферме. У моего папы ферма в двух милях от города.
— А, понимаю. Вы объясняли девочкам в школе мисс Холбрук, как родятся телята.
— Телята? Дети, а не телята.
— А я вот никогда не видел. Может, вы мне объясните?
Она покраснела и с тревогой посмотрела на него.
— Нет. — Это слово прозвучало в ее устах как протест. — Я слишком много болтаю.
— Вы меня боитесь? Похоже, что боитесь.
— Не знаю. Наверно, да.
— Мне уйти?
— Останьтесь, но не говорите со мной так. Я сама виновата.
— Хочется вам поцеловать меня, Аделаида?
— Конечно, только я не буду.
— Хотите, чтоб я вас поцеловал?
— Не делайте этого.
— Я и не делаю. Только спрашиваю.
— Вы — опытный. Снаете, как это делается.
— Да, знаю. Вам ведь хочется поцеловать меня, верно?
— Да, но я не буду этого делать.
— И вам хочется, чтоб я поцеловал вас и обнял?
— Да.
— Крепко? Так, чтобы мы тесно прижались друг к другу?
Она склонила голову и дышала, как уставший пловец.
— Вы целовались когда-нибудь?
— Нет.
— Но если будете, то со мной?
— Да. Наверно, да.
— Когда?
— Я не знаю.
— Хорошо бы нам сейчас остаться одним, верно?
— Да.
— Вы все еще боитесь меня?
— Не знаю. Да.
— По-вашему, я дурной человек, Аделаида?
— Да.
— Злой?
— Да.
— Развратный?
— Не знаю. Отпустите меня.
— Я вас не трогаю. Даже не прикоснулся.
Аделаида посмотрела сначала на одну свою руку, потом на другую — и встала.
— Выйдем на свежий воздух.
— Хорошо. Но помните, что вы обещали.
— Знаю.
— И я добьюсь, чтобы вы выполнили свое обещание.
— Если я с кем и буду целоваться, то с вами. Но возможно, что я ни с кем не захочу целоваться.
— Ну, это мы еще посмотрим. Мы оба, — сказал он.
Взбудоражив ее этим разговором,
Неделю спустя Авраам понял, что Аделаида заинтересовала его не столько как темпераментная девушка, сколько как дочь Леви Хоффнера. С мыслью о браке, равно как с мыслью о вероятной в ближайшие годы смерти отца, связывались его планы на будущее. Мозесу Локвуду шел шестьдесят первый год. Обладая достаточной хваткой в коммерческих делах, он уже не выдерживал длительного физического напряжения. Видно было — да Мозес и сам это сознавал, — что жить ему осталось недолго. Когда одного из братьев Бэнди нашли утопшим в канале, он сказал сыну:
— Вот и еще одним мерзавцем меньше. Хочу пережить их всех, хочу увидеть своего первого внука. Но это уж от тебя, сын, зависит. Сестры твои никогда замуж не выйдут — ни та ни другая. Во время войны я писал тебе. Если со мной что случится, заботы о матери и девочках лягут на тебя. Мать — ничего, а вот Дафну и, возможно, Роду рано или поздно придется сдать в больницу. Будь они крестьянские дети — жили бы себе на ферме. На ферме женщины работают, как ишаки, а ночью другим занимаются, как ишаки. Вот и вся их жизнь. Ни о чем другом не мечтают. Но у наших девиц состоятельный отец, они никогда не трудились и не желают трудиться, а грамоту знают, наверно, хуже, чем мать. Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь фермер пожелал взять их к себе, а уж о городских парнях и не говорю. Так что, сын, эта забота на твои плечи ложится. Не обижай их, пока они, бедняжки, еще дома. Бедные, жалкие созданья. А мать у них была хорошенькая. Да, твоя мать красивая была в молодости. И умница. Блистала, как новая брошь. Живая. Все при ней. Но девочкам ничего этого не передалось. Дафна прячется то в подвале, то в уборной. Рода откалывает такие штучки, что никогда не поверишь, если не знаешь ее. А ведь я их отец. Деньги на их содержание будут — об этом я позаботился. Но как бы то ни было, уж лучше бы они выросли в бедной семье. Бедняки не так разборчивы в выборе жен, как богатые.
Последние слова отца расстроили Авраама. Да, богатые девушки тоже могут быть разборчивы в выборе мужей. Сказать по чести, Сэм Стоукс — завидная партия, столь же завидная, как сам Авраам Локвуд. Правда, ни одна из ветвей рода Стоуксов, отдельно взятая, не имела больше денег, чем отец и сын Локвуды; но род Стоуксов и род Хофманов, находившиеся в близком родстве, а также Чэпины и Уокеры, неожиданно вступили в брачный союз с Хоффнерами из Рихтервилла. В этих условиях Авраам Локвуд, взвесив свои шансы на успех, пришел к выводу, что шансы эти не так велики, как он предполагал.