Дело Николя Ле Флока
Шрифт:
— Вот это называется «приехали»! — воскликнул Бурдо.
— И ты не остался покараулить?
Рабуин подмигнул.
— Похоже, сегодня здесь все сомневаются в моих способностях! Да будет вам известно, что во всех приличных домах у меня есть свои люди. Чтобы делать мое дело, надобно знать человеческую натуру и уметь пользоваться ее слабостями.
И он выразительно пошевелил пальцами.
— Короче, — не выдержал Николя, — никто не умаляет твоих достоинств, но время не ждет.
— Короче, — ответил Рабуин, — я поговорил со своим человеком, и он сказал, что после того как наш подозреваемый побеседовал с лицом, приближенным к министру, последовало распоряжение подготовить небольшие апартаменты под кровлей особняка и проводить туда органиста. Так что сейчас он скорее всего спит и, как мне кажется, даже во сне продолжает трястись от страха.
— Браво, брависсимо! — воскликнул
Оставшись вдвоем, Николя и Бурдо подвели итоги. Налицо новая смерть, явно связанная с гибелью Жюли де Ластерье. Следует как можно скорее определить, каким образом дю Мен-Жиро удалось совершить самоубийство. С этим событием наверняка связан визит таинственного монаха и визит Бальбастра, покинувшего дом покойного со свертком в руках. Чего испугался органист? Почему помчался искать защиты у первого министра герцога д'Эгийона, в чьем доме его приняли как своего? И почему мэтр Тифен столь поспешно отбыл за границу?
Оба сыщика вновь поделили обязанности. Николя отправился на вскрытие, назначенное на сегодняшнюю ночь, а его помощник — обыскивать жилище Бальбастра, что возле церкви Сен-Жерве. А потом, чтобы получить дозволение на продолжение расследования, придется поспешить с докладом к начальнику, пока тот, как обычно по субботам, не отъехал в Версаль, на еженедельную встречу с королем.
Суббота, 22 января 1774 года
Беседа с Сартином началась в непривычно благостной атмосфере. Поглощенный своими игрушками, генерал-лейтенант сообщил Николя, что благодаря полученному от него лондонскому адресу, чемодан, набитый париками, уже на пути во Францию, и он сгорает от нетерпения ознакомиться с его содержимым. Зная характер своего начальника, комиссар при каждом слове проникался уверенностью, что за благодушным началом последует нечто неприятное; и скоро убедился, что предчувствие его не обмануло: раздражение в голосе Сартина нарастало с каждой минутой.
Коротко и сухо Николя изложил недавние события, внимательно следя за тем, чтобы нечаянно не открыть шлюзы, откуда хлынет поток упреков. Напрасные надежды. О смерти Казимира, об открытии Семакгюса, сделанном им в Королевском ботаническом саду, и о подделке завещания Жюли де Ластерье его выслушали спокойно, хотя и с признаками нетерпения. Известие о смерти Мен-Жиро и возможной причастности к ней Бальбастра пробудило явное неудовольствие. Узнав же о бегстве органиста в особняк Эгийона, Сартин даже подскочил. Во время обыска у Бальбастра нашли запятнанные кровью башмаки и вытащили из шкафа рясу капуцина, также с пятнами крови. Вскрытие, проведенное в Мертвецкой Семакгюсом и Сансоном, показало, что речь шла не о самоубийстве, а об убийстве. Дю Мен-Жиро, без сомнения, убили. Первый же удар шпаги задел печень, вызвав обильное кровотечение, повлекшее за собой смерть; потом кто-то выстроил сцену самоубийства. Тело нанизали на шпагу, зажатую между перекладинами спинки стула, и повторно вонзили клинок в рану. Однако второй раз лезвие пошло по иному пути, нежели в первый, уничтожив таким образом все возможные сомнения. Кровь, забрызгавшая комнату, и оставшиеся на полу царапины от сапог, подошвы которых старательно отмыли, прежде чем поставить их под вешалку, также убедительно доказывали, что произошло внезапное нападение. Жертва, увидев угрозу, оказала сопротивление, а возможно, даже попыталась отразить роковой удар. В заключение Николя попросил начальника полиции разрешения на арест Бальбастра, который скорее всего убийцей не являлся, но, без сомнения, обладал сведениями, необходимыми для продолжения расследования. Этот вывод, несмотря на всю его обоснованность, вызвал у Сартина приступ ярости, и он, как обычно, чтобы дать гневу вырваться наружу, размашисто зашагал по кабинету.
— Отличное продолжение расследования! Какой вздор вы намереваетесь нагородить дальше, господин комиссар? Когда же наконец настанет ясность в этом темном деле, куда вы вовлекли нас своей неразумной связью?
Неприкрытая непорядочность Сартина возмутила Николя.
— А как вы полагаете, сударь, мог бы я ее разорвать, когда вы, будучи в курсе всей подоплеки, сами навязали мне ее?
Сартин изо всех сил хватил кочергой по сложенной в камине пирамиде из поленьев, и она с шумом рухнула.
— Замолчите! Когда вы наконец избавитесь от несносной привычки сеять вокруг трупы! Убита ваша любовница, ее слуга, неизвестный молодой человек… кто на очереди? Из-за вас в городе учинили хаос, и я задаюсь вопросом, а стоит ли и дальше
Он перевел дух.
— В конце концов, что вы себе вообразили? Насколько мне известно, ваша должность предполагает знание тех процедур, которых вам удалось избежать. Не забывайте, что — к сожалению или нет — когда вы еще повесничали у иезуитов в Ванне и, уверен, также сеяли хаос в этом прекрасном учебном заведении, я уже исполнял обязанности судьи по уголовным делам. Поэтому… о чем я говорил? Так вот, цель нашего правосудия — обеспечить успех обвинения, истинного или ошибочного. И если следователь кропотливо ищет мельчайшие улики, стараясь собрать как можно больше доказательств для обоснования своих выводов, то судья уверен, что следствие проводится исключительно для того, чтобы выдать суду его добычу, и в очередной раз дать наглядный пример народу, приговорив осужденного к образцово-показательной казни. Поэтому лицо, представшее перед судьей, заранее считается им повинным в преступлении. Сколь бы честными и неподкупными ни были наши судейские, они не в состоянии противиться не ими установленной процедуре. Вы, надеюсь, понимаете, о чем я говорю?
— Но что общего, сударь….
— Черт возьми, да он просто идиот! — в сердцах воскликнул Сартин. — Ладно, продолжайте и дальше валять дурака. Но все же попробуйте себе представить, что некий гражданин имеет опасного врага, и тот, желая погубить его, облыжно обвиняет его в убийстве. Догадываетесь, с какими кошмарами придется столкнуться нашему ни в чем не повинному бедняге? Согласно распоряжению от 1670 года начнется процесс по делу, и, заметьте, процесс чрезвычайный, ибо речь идет о самом тяжком преступлении. А представляете, что будет, когда наш несчастный начнет оправдываться? Ведь враг донес на него тайно, и несчастный не знает, кто доносчик. Разумеется, судья по уголовным делам допросит свидетелей, но как вы, господин вольнодумец, догадываетесь, только тех, кого ему представит доносчик. Набранных доносчиком свидетелей судья допросит сам, в обстановке полной секретности, не опасаясь, что кто-то осмелится противоречить ему. И может статься, хотя я и не хочу этому верить, но всякое бывает… В общем, судья может оказаться либо подкуплен, либо предупрежден кем надо. Увы, этого нельзя исключать! Несчастный обвиняемый! Протоколы допросов движутся своим путем, а нашего беднягу невиновного в лучшем случае со скандалом доставляют в темницу, а в худшем — запирают в одиночке и надевают кандалы. Если же дело хуже некуда, его швыряют в жуткий сырой подвал с охапкой гнилой соломы возле стены и держат на хлебе и воде; и, естественно, никаких сношений с внешним миром.
— Но…
— Никаких «но». Его выводят из камеры только на допросы. Ему запрещено обращаться к адвокату и вообще к кому бы то ни было. Судья постоянно оказывает давление на обвиняемого, ибо закон считает его виновным. Судья пытается любыми способами — подчеркиваю: любыми способами — вырвать у него признание в преступлении, которое ему вменяется, ибо, чем больше улик трактуется не в пользу обвиняемого, тем меньше закон дает ему возможностей оправдаться. Во время очных ставок обвиняемый не имеет права напрямую обращаться к свидетелям. Такова, сударь, уголовная процедура, вызывающая множество нареканий и неоднократные требования сделать ее более гуманной, процедура, не раз повлекшая за собой роковые ошибки и часто идущая на компромисс вместо восстановления справедливости. И этой процедуры, сударь, вы сумели избежать только благодаря оказанному вам доверию и могуществу защищающей вас длани. Взгляните на вещи здраво и скажите мне, стоит ли упорствовать, искушая судьбу?
— Сударь, — запротестовал Николя, — я упорствую в поисках истины, как вы мне и приказали.
— Ага! Тоже мне, праведник нашелся! Неужели вы не понимаете, бретонский вы упрямец, что правосудие осуществляется в той мере, в какой ему это дозволено той силой, в руках которой оно находится?
— Неужели Его Величество возражает против того, чтобы…
— Не впутывайте в ваши дела короля! Раз вы упорно делаете вид, что ничего не понимаете, тогда хотя бы слушайте. Сегодня утром меня вызвал к себе герцог д'Эгийон и тоном, прекрасно вам известным, уведомил меня, что господин Бальбастр пребывает под его покровительством, а посему он (герцог) желает, чтобы его (Бальбастра) оставили в покое. А если кто-то дерзнет презреть его советы, этот кто-то обязан знать, что сие означает презреть его самого, герцога, а этого он никогда не допустит, равно как и не позволит начальнику полиции оказывать покровительство — я цитирую — «какому-то незаконнорожденному комиссаришке, в которого втюрился наш король». Таковы его слова, и мне жаль, что пришлось передать их вам. Поэтому я приказываю вам оставить это дело.