Дело Николя Ле Флока

Паро Жан-Франсуа

Завершив утренний туалет, Николя спустился в кухню, где Сирюс внимательно наблюдал, как смиренница лакала молоко, налитое ей Катриной и Марион. Его засыпали вопросами, и ему пришлось подробнейшим образом рассказать, откуда взялась кошка. Обе кухарки пришли в восторг: они давно хотели завести кота или кошку для помощи в повседневной борьбе с мышами и крысами. Предупрежденный Николя, господин де Ноблекур пошел на компромисс и принял самозванку к себе в дом с условием, что она не станет забегать на его половину; однако уже через несколько часов плутовка прочно заняла привилегированное место на коленях строгого магистрата. А Сирюс, казалось, помолодел в обществе новой приятельницы.

Последующие дни прошли в трудах по возобновленному расследованию. Камюзо грозил Николя гневом могущественного вельможи,

но имени его не называл. Молодой человек отказывался говорить, равно как и Мальво: из него не удалось навлечь буквально ни единого вздоха. Будучи противником допросов с пристрастием, Николя намеревался воздействовать на виновных не столько силой, сколько проницательностью суждений. Арестовали также Бальбастра и мэтра Тифена. Таинственный голос предупредил мэтра о грозящем ему аресте, так что его задержали уже на выезде из города. Признавшись, что получил завещание, но не проверил в установленном порядке подлинность документа и подписей, он отказался отвечать на дальнейшие вопросы. Из напуганного до смерти органиста вытянуть не смогли ничего. Явку узников перед комиссией под председательством Сартина назначили на 31 мая.

Вторник, года 24 мая 1774 года

Возвращаясь из Вожирара в Париж, Николя размышлял о сведениях, полученных от Семакгюса во время долгой застольной беседы: друзья поужинали под большой липой, наполнявшей вечерний сумрак своим сладким ароматом. Попутно он вспомнил о завтрашнем заседании следственной комиссии в составе Сартина, Тестара дю Ли и Ленуара, государственного советника, которому, если верить слухам, предстояло занять место интенданта Лимузена вместо Тюрго, призванного в правительство Морепа. В комиссию Ленуара назначил сам король. Сартин, утверждавший, что они с Ленуаром давние друзья, сообщил Николя, что сей магистрат удостоился особого доверия покойного короля. Назначению Ленуара Николя не обрадовался, ибо тот пользовался покровительством стремительно набиравшего влияние и вес Морепа, связанного родственными узами с герцогом д'Эгийоном и герцогом де Ла Врийер.

Следовало поступать осмотрительно: обвинять, не сказав ничего; разить, никого не скомпрометировав; не называть громких имен и примирять непримиряемое. Все эти увертки раздражали Николя; сражение предстояло нешуточное, а среди высокого ареопага он мог найти опору и поддержку только у своего начальника. Тестар дю Ли, разумеется, ценил его заслуги, однако имел обыкновение присоединяться к мнению большинства. Если собранные Николя улики не убедят комиссию вынести приговор виновным, заседание завершится ничем, дело выведут из производства, и он никогда не сможет оправдаться от павших на него подозрений. Любое упоминание об убийстве на улице Верней продолжит порождать порочащие его слухи, и они рано или поздно дойдут до нового короля.

Разумеется, он припас несколько козырей. Семакгюс рассказал ему о встрече Авы, его кухарки-негритянки, с Юлией, бывшей рабыней госпожи де Ластерье, и теперь ему осталось только убедить Юлию повторить свои признания на суде. Корабельный хирург ответил и на еще один вопрос, давно занимавший комиссара. Не найдя ответа в книгах, озадаченный Семакгюс наконец извлек старую записную книжку, куда он заносил путевые наблюдения, описания проведенных им операций и заметки о фауне и флоре далеких стран. Книжка сопровождала его в путешествиях, и для сохранности, дабы защитить от попадания морской воды, он заворачивал ее в навощенную ткань. Среди записей он нашел упоминание о том, как в 1755 году в Мадрасе он целую ночь беседовал с буддистскими жрецами, индусским целителем и арабским лекарем. С помощью собственных заметок и тормошившего его своими вопросами Николя Семакгюс вспомнил поразившие его рассказы, и Николя получил подтверждение своим выводам. Впрочем, он не был уверен, что ему удастся убедить в своей правоте высокое начальство.

XIII

ПЕЧАТЬ ТАЙНЫ

Ты знаешь, Цезарь, я не суеверен,

Но я теперь боюсь.

Шекспир

Вторник, 31 мая 1774 года

Заседание комиссии назначили на десять утра. Николя отправился в Шатле пешком. Подобные заседания всегда являлись для него испытанием, и перед началом он ощущал потребность

подышать свежим воздухом. По прибытии генерал-лейтенант представил его Ленуару, плотному господину невысокого роста; его приземистая фигура являла разительный контраст с худощавой и сухой фигурой Сартина. Полное румяное лицо с чуть кривоватым носом и мягкими губами, свидетельствовавшими о пристрастии к изысканной еде, кроткий взор темных глубоких глаз. Но если как следует присмотреться, открывалась любопытная асимметрия: с одной стороны профиль являл лицо добродушное, а с другой — строгое, и даже суровое, а левый глаз, запавший и неподвижный, и вовсе пронизывал собеседника насквозь. Зачесанные спереди собственные волосы открывали высокий лоб, а по бокам были завиты в букли и уложены тремя рядами. Речь его текла плавно и спокойно.

Для заседания отвели зал еженедельных аудиенций начальника полиции. Бочком, вдоль стены проскользнувший на свое место Тестар дю Ли приветствовал коллег и бросил одобряющий взгляд на Николя. К его природной робости добавилось неподдельное смущение, ибо и Ленуар, и Сартин успели побывать в должности судьи по уголовным делам, так что он невольно оказался в окружении двух своих предшественников.

Прежде чем взять слово, Сартин приказал закрыть дверь.

— Заседание чрезвычайной королевской комиссии объявляю открытым. В задачу сегодняшнего разбирательства и ходит пролить свет на убийство дамы Жюли де Ластерье, чернокожего раба Казимира, прибывшего с Антильских островов, и господина дю Мен-Жиро, а также на злоумышления и покушения на жизнь господина Николя Ле Флока, комиссара полиции Шатле, секретаря в королевских советах, коему мы поручили расследовать вышеуказанные преступления. Документы, сведения, свидетельства и прочие доказательства, собранные нашими комиссарами, инспекторами и приставами, останутся и будут храниться в совершеннейшей тайне, ибо они затрагивают интересы короны. Господин комиссар, вам слово; мы все готовы вас выслушать.

Николя поклонился и глубоко вздохнул. В одно мгновение он пережил все предыдущие месяцы, проведенные в тревоге и поисках ответов на бесконечные вопросы, и осознал, что впервые он выступает не только как следователь и обвинитель. Он должен не только раскрыть преступление, но и отомстить — в память о женщине, с которой несколько лет его связывали нежные узы. А еще он обязан защитить собственную честь и невиновность. Уличные крики и шумы, долетавшие из раскрытых окон, вернули его к действительности.

— Господа, — начал он, — вам может показаться странным, что человек, невольно оказавшийся замешанным в интригу с трагическими последствиями и подозреваемый как главный виновник печальных событий, по велению короля провел расследование и теперь предстает в роли обвинителя. Я не добивался этой чести, она выпала мне по причине доверия, питаемого ко мне Его Величеством, а также господином генерал-лейтенантом. После этих слов я приступаю к изложению фактов, кои намерен поведать вам во всех подробностях и в соответствующей последовательности.

Сартин теребил кудри своего парика, Ленуар что-то записывал, Тестар дю Ли уставился на оратора.

— 6 января 1774 года, в четверг, — продолжал Николя, — после размолвки со своей подругой Жюли де Ластерье я в расстроенных чувствах покинул улицу Верней около половины седьмого пополудни. В квартире оставались сама Жюли, двое ее чернокожих слуг, Казимир и Юлия, органист собора Нотр-Дам господин Бальбастр, уроженец Швейцарии господин фон Мальво, и четверо неизвестных мне молодых людей. Я отправился во Французский театр, где встретил комиссара Шоре: он может это подтвердить. Успокоившись, я взял фиакр и к десяти часам вернулся на улицу Верней. Я дал кучеру столь щедрые чаевые, что, полагаю, он меня запомнил. Имея собственный ключ, я поднялся и вошел в квартиру Жюли. Теперь следует кое-что пояснить. Увидев, что гости продолжают веселиться, я почувствовал себя обиженным и решил уйти окончательно, но прежде мне захотелось забрать с кухни бутылку вина. Когда я шел на кухню, меня увидел фон Мальво, а когда я возвращался — Казимир, которого я нечаянно толкнул. Покинув улицу Верней с желанием более туда не возвращаться, я около полуночи добрался до дома Ноблекура где, почувствовав себя больным, потерял сознание. На следующий день, 7 января, в два часа пополудни, я проснулся и узнал о смерти госпожи де Ластерье. Признаю, я не могу сказать, ни что я делал, ни где бродил в беспамятстве 8-го числа между десятью часами с четвертью и полуночью.