Дело о Чертовом зеркале

Персиков Георгий

Любой житель Старокузнецка мог получить медицинскую помощь в великолепной, недавно выстроенной губернской земской больнице на двести коек с амбулаторным отделением. При ней работали аптека, фельдшерская школа и школа повитух, родильно-гинекологическое, инфекционное, глазное и психиатрическое отделения. Старшим врачом был доктор медицины Андрей Юсупов, в штат входили десять врачей, двенадцать фельдшеров, пятнадцать сестер милосердия и пять акушерок.

Активно действовали научное медицинское общество и врачебное отделение губернского (областного) правления во главе с врачебным

инспектором Буцке.

Кроме того, в губернии к концу столетия имелось семьдесят семь земских врачебных учреждений и шестьдесят семь амбулаторий, двадцать фельдшерско-акушерских пунктов; больницы с разным количеством коек находились в каждом уездном центре. В самом городе принимали больных десятки городских и земских врачей. Одним из самых востребованных был Георгий Родин.

Родина, надо сказать, неоднократно приглашали служить в губернскую больницу, тем более что Андрей Юсупов был его однокашником и славным приятелем по медицинскому институту, более того, оба носили на лицах шрамы от рапир друг друга, поставленные во время славных студенческих дуэлей.

– Ты ж куда талантливей меня, Георгий! Ну что ты киснешь на своей частной практике, ты же врач от Бога! Жалованье у нас, конечно, не больно высокое, но тебе аптека, что от батюшки досталась, доход приносит! А ты у себя возишься со старыми девами да ревматиками… Тебе с твоими руками надо оперировать, ставить диагнозы… – уговаривал друга Юсупов.

– Ответственность слишком высока, – отвечал Родин. – Не с моим характером на себя ее брать. Я люблю в любой момент, ежели (да, он любил это старомодное словечко) мне захочется, сорваться и уехать туда, куда меня зовет вольный дух искателя приключений!

– Ох, Георгий… ну хоть не откажешь старому другу, если я попрошу тебя по-товарищески? – Юсупов поскреб затылок совсем уж по-крестьянски.

– Конечно не откажу, если эта просьба не противоречит моим убеждениям.

– Никоим образом. Просто, коль скоро меня уж назначили старшим врачом нашей главной больницы, приходи мне помогать в самых сложных случаях… Ты же талантливее меня… Я, может, поднаторел в этих бюрократических кунштюках, но чутья у меня такого, как у тебя, нет… и вряд ли будет…

Родин подошел к товарищу и крепко пожал ему руку.

– Конечно, Андрюша! Для меня будет величайшая честь нести добро в этот мир. Давай договоримся так. Раз в неделю я буду приходить в твою больницу, да-да, теперь она твоя, и даже не спорь… и буду работать бесплатно, только ради удовольствия и клятвы Гиппократа. И ежели вдруг привезут тебе сложного пациента – можешь рассчитывать на меня в любое время дня и ночи!

* * *

– Родин, Родин идет, – шелестело по больнице.

Все улыбались, начиная с дворника и заканчивая самыми тяжелыми больными на третьем этаже: сила и жизненная энергия молодого талантливого врача заряжали и излечивали каждого.

Он лихо спрыгнул со своей легкой коляски, кинул вожжи дворнику – мол, поставь в конюшню – и, широко распахнув парадные двери, побежал вверх по мраморной лестнице.

И вот уже выглядывают из палат пациенты: по коридору идет быстрым

шагом молодой крепыш плотного сложения, одетый в просторный сюртук табачного цвета с бархатными бочками, жилет из кремового «манчестера» и серые клетчатые брюки, тоже широкие и просторные. Лицо у него было красивое, гладко выбритое, обрамленное небольшими бачками и непослушным русым вихорком посреди лба. Выглядел он лет на двадцать пять, может, чуть больше, но желто-зеленые глаза были цепкие, сильные, даже хищные; это были глаза человека, видевшего опасность и даже самое смерть, но отвечавшего лишь смехом.

– Приветствую, Георгий Иванович, – чуть шутовски отвесил поклон Андрей Юсупов. – Ты как всегда вовремя, как штык. Сразу видать военную косточку.

Они крепко пожали руки.

– И тебе не хворать, Андрей. Как пациенты? Как Гороховский? Как Дидюля?

– Гороховского выписали, он тебе нижайше кланялся, обещал с пасеки прислать бадью меда. Дидюлю перевели в палату для выздоравливающих.

– С Дидюлей был интересный случай. Кто ж ожидал, что у того барсука, что его цапнул, было не бешенство?

– Георгий, это все твое чутье. Кстати, появился у нас еще один случай интересный, да жаль не совсем по нашему с тобой профилю.

– Отчего ж не по нашему?

– Велел уж в психиатрическую переправлять.

– А что ж в анамнезе?

– Молодая, красивая, – особо подчеркнул Юсупов, – но, увы, совершенно безумная особа.

– Позволишь полюбопытствовать?

– Изволь, все равно коляску ждать.

И они направились к больничным корпусам.

– Сначала думал – истерия, побочный эффект пристрастий всяких, – рассказывал между делом, пока шли, Юсупов. – Она же из клуба Сечиной-Ледянской. Слыхал про такую?

– Слыхал, – вздохнул Родин и поежился, хотя было тепло. – Стихи, эмансипация, морфинизация, декаданс…

– Вот-вот. Ну по ней видать: морфинистка со стажем. Ну и с кокаином знакома. Я ей детоксикацию делал. Нулевой эффект! Даже хуже.

– Хуже?

– Крик, вой: не трогайте меня, я умираю, я горю!

– Жар?

– Жар, а как же. Нервная горячка.

– Пускали кровь?

– Помилуй, брат, конечно. Нулевой эффект.

– Морфий давали?

– Какой морфий, Георгий? Чай, не психиатрия, морфием да опиатами экспериментировать. Все подотчетно – для наркоза! Да и где это видано: морфинистку лечить морфием?

– Так, а что осмотр показал?

– Жар, истерика, горячечный бред.

– Так ты уверен, что горячка нервная?

– Она осматривать-то не дается. «Где болит?» – «Везде болит. Душа болит!» И выть опять.

– Позволь мне все же осмотреть ее.

– Да осмотри, отчего нет. Но тут я сразу скажу: надо везти в пятый корпус, там Лутченко осмотрит. Это его епархия – душевные болезни. А мы с тобой телом займемся. Но хочешь – осмотри. Порази меня как психиатра.

В палате на узенькой железной койке, на сером застиранном больничном белье, свернувшись калачиком, лежал наполовину истаявший бледный восковой ангел, разметавший по подушке белокурые волосы и глядящий исподлобья огромными, лихорадочно блестящими глазами.