Дело о кониуме
Шрифт:
— Сейчас отключи телефон, выпей снотворного, а утром приезжай ко мне, — вздохнул Ерш.
Но первым, кого увидел утром Ершов, был сияющий розовой лысиной Иерихон.
— Заскочил на пять минут, — бросил он на ходу и промчался в кухню. — Ты что, еще не завтракаешь?
— Нет, но… — хмуро пробурчал еще полусонный Ершов, выставляя на стол шоколад, конфеты, печенье. Вкусы Иерихона он знал.
Закидывая, словно в топку паровоза, в свой маленький ротик одну сладость за другой, Иерихон попеременно жевал и бубнил:
— Отличную ты мне подсунул историю, я вчера
— Иерихон, хватит темнить, — улыбнулся Ершов.
Иерихон склевал еще пару конфет, почмокал губами и, воздев короткий толстый палец, глубокомысленно произнес:
— Ключ твоего дела может найтись в Польше.
— Даже?
Видишь ли, мальчик, вы учите всякие там романские языки, а братского польского никто, кроме нас, стариков, не знает. Между тем, в Польше месяц назад прошла серия публикаций о майоре НКВД Цюрихе — кровавом палаче польских офицеров.
Иерихон пристально посмотрел на Ершова. Минуты полторы длилось молчание, наконец, Ершов не выдержал.
— Ну и что дальше?
— Юноша, а то, что двадцать пятого июня тысяча девятьсот сорок первого года майор Цюрих стал майором Гавриловым.
Ершов сжал губы и протяжно выдохнул:
— Тем самым?
— Угу.
— Но мне не верится, что Гаврик замочил папу, хоть от этих бывших партийцев всего можно ожидать, и папа как раз хотел о чем-то поговорить с мэром перед смертью. Но не верю. Все же отец, да и потом, ведь после дела Берии я что-то не слышал, чтобы кого-то за те дела тягали, даже тех, у кого дети в мэры не вышли.
Иерихон зацокал.
— Это да, демократия она демократией, что нам какая-то Польша, когда у того же Гаврика друзей и пол чека, и полцека, и все при деле. Но ведь с другой стороны, мэр — человек прогрессивный, а как ему потом в Англии да в Америке показываться да за права человека бороться, когда окажется, что он сын Цюриха. Есть и второе, боюсь, сидит он не так крепко, как кажется, все же настоящим хозяином жизни он не был, он крышей всегда работал, а вдруг настоящим хозяевам на него компроме потребовался?
— Тогда моему расследованию труба. Только вот теперь мне уж никак не хочется отступать, — зло подмигнул Ершов.
— И я пока на тебя еще поработаю. Интересно, хе-хе, — хихикнул Иерихон, засунул в рот кусок шоколада и направился к выходу.
В дверях Ершов притормозил его:
— Кстати, Иерихон, кто мог узнать, что мы мэром заинтересовались?
— А что?
— Того человека, который ко мне обратился, вчера пу-гали, — вздохнул Ершов и рассказал о ночном звонке: — Я в, чера беседовал с двумя старыми чекистами, приятелями моего отца, но эти — могила, сукой быть, не продадут, и в библиотеке институтской материалы искал.
— В библиотеке вряд ли, а чекистов бы еще порасспросить, пощупать…
Иерихон чмокнул, подмигнул, открыл дверь на лестничную клетку, бросил «пока» и, ринувшись вниз, чуть не сбил с ног вяло бредущую Галину.
Ершов провел ее на кухню, усадил на место Иерихона, еще раз расспросил о ночном звонке,
— Понимаешь, Галинка, то, о чем ты рассказала мне позавчера — пока туманная версия, фантазия. Я-то верю тебе, но чтоб из этого что-то вышло, чтоб прояснить, доказать — треба копать. Давай, поподробней вспомни тот вечер, когда отравили Женю. Начни издалека, чего вы в тот день к мэру потащились? Звал вас кто или как?
— У Инки же юбилей, я позвонила поздравить, а она мне намекнула, что в связи с трауром они в гости никого не зовут, но тем, кто приедет, будут рады.
— Так из гостей только вы были?
— Да нет.
— Вспоминай, вспоминай.
— Мы приехали часов в семь, Инка была с Володькой, ее мамаша, Пивняковы — это ребята-политологи, Бубукер с женой, тот, который сын, еще Темкин, Наймак, Скачков — эти все с Володькой при бизнесе работают, позже Душман подъехал, теперь мы так Симонова зовем, с тех пор, как он при милиции стал служить. Шло все очень мило, много ели, говорили, смеялись. Приехал Гаврик, мы рожи серьезные состроили, потупились, выразили ему соболезнование, тогда-то он про смерть отца рассказал. А Женя, бедный мой, стал о кониуме болтать. Все заскучали, а тут еще мэрша на Володьку наорала… Грустно стало, мы сели пить кофе, они удивительно вкусный варят кофе по-турецки и с кардамоном.
— Как разъехались, в какой последовательности?
— Не помню. Женя, ты знаешь, скандалов не выносил. Если бы он мог, он и кофе-то бы не пил. Как только они ругаться начали, Женька сразу засуетился. Они и орать-то уже перестали, но он уже насупился. Мэрша ему даже какую-то антикварную башенку показывала. Его же хлебом не корми, дай что-нибудь старинное в руках подержать. Но тогда даже это не подействовало, он уже не отмяк, и мы быстро уехали. А в дороге… Не хочу вспоминать…
— Ладно, мы с тобой должны будем вместе на дачу к Инке съездить, — инструктировал Галину Ершов. — Пока живи, как жила, но телефон не включай. После поездки скажу, что делать дальше.
Следующие полтора дня Ершов провел практически бесплодно. Единственным успехом можно было считать лишь то, что на вечер воскресенья удалось назначить встречу с Зурабом Гаваришвили, душой компании золотого общества, а на утро понедельника — с мадам Повареновой, «первой статс-дамой императорского двора».
Днем в субботу Ершов с Галиной отправился на новую дачу Гавриловых. Уже минут через двадцать они свернули с автострады, а еще минут через пять оказались перед полосатым шлагбаумом у похожей на аквариум служебной будки. Юноша в штатском, но с пузырящейся на заднице кобурой, сверил номера машины, личные документы с имеющимися у него записями, фыркнул в щетинистые усы и, словно нехотя, поднял перекладину.
Два десятка вилл, обнесенных сплошной оградой из стальных прутьев, в живописном беспорядке раскинулись среди парков, садов и рощ, подступающих прямо к асфальту трассы. Ворота, ведущие на участок мэра, оказались запертыми. Но Галина прошла через расположенную метрах в десяти от ворот калитку и отворила створы Изнутри.