Дело о марсианской тигрице
Шрифт:
Дверь из прихожей в гостиную была приоткрыта. Сквозь щель я разглядел Володю Соболина. Соболин расхаживал по ковру и что-то бормотал себе под нос…
Интересно!
— И что же вы здесь делаете, господин репортер? — входя, спросил я строго.
Володя медленно обернулся, посмотрел на меня отсутствующим взглядом. Губы его шевелились.
— Соболин! Ау! Очнись.
— А, Андрей! Ты не можешь себе представить, что это за женщина, — сказал Соболин. — Марсианка… Марсианка!
— Лукошкина? — со злостью
— Какая Лукошкина? — не понял Соболин.
Я успокоился, поняв, что соболинская марсианка — это какая-то другая особь женского пола.
— Ты что здесь делаешь, Вова? — спросил я уже спокойно.
— Тигрица! — сказал Вова.
Я сел в кресло, вытянул ноги и посмотрел на бронзового Маяковского. Владимир Владимирович скорбно опустил глаза.
— Так тигрица или марсианка? — продолжал я допрос Соболина.
— Марсианская тигрица, — ответил он.
— А может, тигровая марсианка?
— Нет, нет… Марсианская тигрица. Именно так! Да! Так!
М — да, подумал я, худо дело-то… я громко щелкнул пальцами, и Вова, кажется, пришел в себя. На меня посмотрел слегка изумленно.
— Ну так что случилось-то, господин Соболин? И как ты, друг мой, оказался здесь?
— У тебя, Андрей, дверь была открыта.
— Возможно, что и открыта. Забыл.
А ты — то что здесь делаешь?
— Да я вот… Виктория. О, она тигрица!
— Ага, — сказал я, — понял. Виктория — эта та, у которой бюст из декольте выпрыгивает?
— Она… она! Ты очень точный дал образ, Андрей.
— Так ты ее трахнул?
— Нет.
— Фу, Соболин… Как это низко! Женщина хочет любви, а ты…
— Она меня трахнула, — победно сказал Вова. — Тигрица!
— Ну, это в корне меняет дело, — согласился я и повернулся к Маяковскому. Владимир Владимирович кивнул. — А ко мне-то ты чего приперся среди ночи?
— Повзло пьяный храпит — невозможно… Нас же вдвоем поселили. Это только ты, Анька, Танненбаум и Виктория отдельные коттеджи занимаете. А мы — рядовые бойцы — живем парами. Так Повзло — сволочь! — храпит… работать невозможно.
— Ну, иди тогда к своей тигрице.
— Не могу… Она меня после пяти выставила.
Я посмотрел на часы — было всего-то половина пятого.
— Еще нет пяти, — сказал я. — Что ты несешь?
— После пяти раз, — ответил Вова, скромно потупив глаза.
Я зааплодировал, Маяковский за отсутствием рук просто кивнул. Но одобрительно.
Утром было солнце и… скандал. Выяснилось, что у одной из дам пропал парик.
Дама была расстроена, едва сдерживала слезы и говорила, что парик куплен ею в Лондоне, дорогущий — стоит черт те сколько валютных фунтов: «Это какая же сучка его спи…ла? А еще интеллигентные люди!»
Страдающий тяжелым похмельем господин Танненбаум обошел коллег, расспрашивая:
Перед завтраком ко мне подошел сияющий светский хроникер Юрий Львович и, подмигивая, рассказал, что, мол, не только пропажи случаются, но и находки.
— Что же за находки? — поинтересовался я механически, без интереса.
— Вот! — торжественно сказал Юрий Львович и вытащил из кармана пиджака ажурный кружевной комочек. — Вот, извольте… хе-хе… в бильярдной нашел.
Кто — то из дам… хе-хе… забыл… на бильярде.
— Бывает, — пожал я плечами и хотел отойти, но Юрий Львович схватил меня за пуговицу и продолжал:
— Разврат. Скандал. Аморалка. Горячий, знаете ли, материал для моего издания… хе-хе…
— Вы что же, — удивился я, — собираетесь об этом написать?
— Есь-тесь-ств… А про парик Галька врет, врет. Она его на «секонде» нарыла за полтаху… Говно — хе-хе, — а не английский.
В зал вошли Лукошкина и Повзло.
Я все еще не мог решить, как вести себя с Аней — устроить скандал или просто мило поинтересоваться, где она была этой ночью?
Юрий Львович продолжал бубнить:
— Я ее, прошмандовку старую, знаю — она с начальником милиции еб…ась — хехе! О, я ее знаю.
Он был мне крайне неприятен. Я извинился и поскорее ушел от «светского хроникера».
Поздоровались мы с Лукошкиной весьма сдержанно.
Наконец я решился:
— Аня, я тебя ждал…
— Я тоже, — сказала Лукошкина. — Но тебя там не было. Я прождала тебя десять минут и пошла спать. А где был ты?
— Я — я два с лишним часа стоял на морозе…
— С цветами? — в глазах Лукошкиной мелькнули искорки.
— Откуда я тебе цветы возьму ночью в этой глухомани.
— Какое же свидание без цветов?
— Два часа… на морозе… — бессвязно — что это со мной? — продолжал я.
— И где ты стоял?
— У второго коттеджа. Два часа. Холодно. Замерз.
— Места свиданий и встреч надо записывать, — назидательно сообщила Лукошкина. — Я, например, всегда записываю, где и с кем встречаюсь, и поэтому со мной таких историй не бывает.
Я же тебе сказала — у двенадцатого коттеджа.
— По-моему, у второго? — неуверенно сказал я.
— У двенадцатого, — твердо заявила Лукошкина.
Осознав, что выяснить истину о неудачном ночном свидании мне вряд ли дано, я переключился на Колю Повзло, который присутствовал при нашем диалоге, но по его внешнему виду было понятно, что он вряд ли что-нибудь понял.
— Как самочувствие, камикадзе?
— Да я, — ответил Коля, — в ЗакСе бухаю… с депутатами! Закалка! Тренировка… как огурчик, шеф.
В общем, приврал Коля, — от него уже пахло свеженьким.