Дело о марсианской тигрице
Шрифт:
Я остановился. Я обернулся к хроникеру и… взял его за пуговицу. Он мне уже изрядно осточертел, но его последние слова…
— Что вы имеете в виду, Юрий Львович? — строго спросил я.
— Что имею, то и введу… хе-хе…
— Прекратите. Что вы имели в виду, когда сказали, что я самое заинтересованное лицо?
— Пуговицу отпустите.
— Не отпущу. Колитесь, Юрий Львович, что хотели сказать. За базар, как говорится, надо отвечать.
— Замашки у вас, однако… Неинтеллигентно,
— Ну не всем же светской хроникой заниматься… Колитесь.
Юрий Львович повертел головой по сторонам и злорадно сказал:
— В кражах-то вас подозревают.
— Меня?
— Ну, не вас лично, а вообще — вас, питерских. Вашу банду.
Сказать, что я был удивлен — не сказать ничего. Я даже пуговицу из рук выпустил.
— Вас, вас, Серегин. Вместе с вашей шайкой… хе-хе…
— Но почему? Объясните почему?
— Потому, что вы приезжие. Все остальные — свои. Мы не первый раз сабантуйчики-междусобойчики проводим.
И никогда ничего не пропадало. Все друг друга знаем. Все всегда достойно, интеллигентно. Бонтонно… А вы из северной столицы приехали и — нате, пожалуйста! — кражи. Кроме того, Танненбаум раскопал, что вы срок мотали. Каково?
Вот и пошли среди наших разговоры. Танненбаум же их и подогревает.
— Понятно, — сказал я. — А где сам господин Танненбаум?
— Черт его знает. Наверное, у себя, в своем барском коттедже. Оторвался, сволочь такая, от коллектива. Жирует.
В окнах шале, которое занимал Женя Танненбаум, горел свет. Едва слышно доносилась музыка. «В гости» к организатору нашего семинара мы пошли втроем: я, Повзло и Юрий Львович. Хроникера я брать не хотел, но избавиться от него не представилось возможным. Я был разгневан и шел к Танненбауму объясниться…
А Юрий Львович шел его «разоблачить».
Ну — ну…
Я постучал в дверь. В вечерней тишине звук разносился далеко. Казалось, он достигает луны… Я снова постучал. Послышались шаги и затем голос Танненбаума:
— Кто?
— Откройте, Евгений Кириллович, — агрессивно рявкнул Юрий Львович. — Общественность.
— Обще… Какая еще общественность?
Я сплю. Я устал. Все — утром.
— Врете, не спите. Откройте прессе.
— Да что вам нужно? Я… не одет.
— Глупости какие говорите, — пролаял Юрий Львович. Слова вырывались вместе с облачками пара. — Женщин тут нет.
Я понял, что препираться через дверь можно долго, и решил вмешаться:
— Евгений Кириллович, есть серьезный разговор. Извольте нас впустить.
— Это вы, Серегин?
— Я. И не только я. Со мной мои коллеги. Откройте, нам нужно поговорить.
— А зачем с вами эта
— Это кто, извините, старая сволочь? — взвился Юрий Львович.
— Спокойно, — сказал я. — Так вы собираетесь нам открывать?
— Открою, — после паузы ответил Танненбаум. — Подождите минутку, я хотя бы оденусь. Я вас не ожидал. Я нездоров.
Мы стояли на крыльце. Настроение было довольно-таки поганым… А каким же оно должно быть в такой ситуации?
Юрий Львович вдруг быстренько соскочил с крыльца и убежал за угол дома.
Я подумал, что ему приспичило помочиться, и ошибся. Секунд через тридцать возбужденный хроникер вернулся и зашептал:
— Он! Точно он! Я в щель между шторами подсмотрел: что-то он в стенном шкафу подшустрил… поди — улики прятал. Перепуганный — сам с собой говорит. Щас узнаем, щас правда-то вся вылезет.
Я молчал, смотрел в сторону. Было очень противно. Снова раздались шаги, распахнулась дверь, и лысый шар танненбаумовской головы блеснул в проеме.
— Прошу вас, коллеги… Не ждал, не ждал.
Первым вперед рванулась «старая сволочь». Поравнявшись с Танненбаумом, Юрий Львович остановился, пристально посмотрел ему в глаза и сказал:
— Хе-хе, дружище… Видим, что не ждали.
Один за другим мы вошли в гостиную.
Все здесь было так же, как в моем шале:
«Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». Вымпелы, почетные грамоты, бюст Гагарина на телевизоре…
— Чем обязан, господа? — спросил Танненбаум. — Я, признаться, нездоров и намеревался лечь спать…
— У нас есть к вам, Евгений Кириллович, несколько вопросов, — сказал я.
— Если я смогу на них ответить…
— Сможете, дорогой, сможете, — штопором ввинтился между мной и Повзло Юрий Львович. — Придется ответить-то… хе-хе.
Сказав так, хроникер облокотился на дверцу стенного шкафа и побарабанил по нему пальцами. Танненбаум смотрел на него странными, напряженными глазами.
Я бы сказал даже: со страхом… А Юрий Львович смотрел торжествующе.
— Однако извольте все-таки объясниться, — неуверенно сказал Танненбаум, обращаясь ко мне. Но я ответить не успел.
— Что в шкафу прячешь, сволочь бритая? — рявкнул Юрий Львович.
— Я? В шкафу? Прячу?
— Ты! В шкафу! Прячешь! Краденое! Парик! И бинокль!
Неожиданно Евгений Кириллович захохотал и хлопнул себя по ляжкам. Он хохотал, а мы оторопело смотрели на него. Я, признаюсь, ничего не понимал и ощущал себя дураком. Или — напротив — нормальным, но в стране дураков… Еще неизвестно, что хуже.
— Открой, — сказал, отсмеявшись, Танненбаум. — Открой и посмотри. Видит Бог, я этого не хотел, но… судьба!