Дело о старинном портрете

Врублевская Катерина

— Почему?

— Cui bono? 50 Это выгодно только Кервадеку! Он нанимал Андре писать копии картин известных мастеров, потом Жан-Люк старил полотна химическим способом. Кервадек продавал эти фальшивые картины за большие деньги, даже я купила у него одну.

Полицейский нахмурился.

— Тогда я не понимаю, зачем Кервадеку убивать Протасова, если он имел с художника прибыль. Зачем резать курицу, несущую золотые яйца?

— Вы не знаете Андре, — сказала я. — Он был свободолюбивым

человеком и ненавидел зависимость. Если он поначалу и согласился писать копии, то только из-за нехватки денег. А потом отказался, так как для него самовыражение в творчестве было важнее. Протасов — талантливый художник по интерьеру и мебели. Видели бы вы, какой гостиный гарнитур сделали мне по его эскизам!. Он бы мог жить припеваючи, рисуя столы и этажерки. Но он не захотел — его манило высокое искусство, и это не было для него пустыми словами.

50

Кому выгодно? (лат.)

— То есть вы полагаете, что мсье Протасов отказался выполнять требования Кервадека, и тот его убил из страха, что секрет изготовления картин откроется. Я вас правильно понял, мадам Авилова?

— Да, все именно так. Очень вас прошу, арестуйте галерейщика! Хватит смертей!

Донзак поднялся и уже около двери произнес:

— Вас отвезут в отель. Постарайтесь отдохнуть, а завтра я пришлю за вами — приглашаю на набережную Орфевр. Устроим вам очную ставку с Кервадеком. Честь имею.

Он поклонился и вышел из гримерной. Сара Бернар взяла меня за руку.

— Я все слышала, и позвольте мне выразить вам свое восхищение. Вы идеал любящей женщины! Броситься на поиски убийцы любимого, рисковать жизнью — это необыкновенно! Просто поразительно! Вы олицетворяете собой тип новой женщины. Я обязательно использую черты вашего характера в своих ролях. Вы не будете возражать?

А взамен, дорогая, мне бы хотелось подарить вам что-нибудь на память.

Мне не хотелось разубеждать великую актрису и доказывать, что она заблуждается, что я не идеал любящей женщины, а просто взбалмошная особа, которая время от времени попадает в разные истории. И я сказала:

— Вы помните, мадам Бернар, я говорила, что мой отец ваш ревностный поклонник Он сравнивает всех актрис с вами и признает вас самой лучшей. Вы для него идеал. Если вас не затруднит написать несколько приветливых слов мсье Рамзину, буду вам весьма благодарна.

— С удовольствием!

Она стремительным изящным почерком написала несколько строк на фотографии, изображавшей ее в роли Маргариты Готье с неизменными камелиями, и протянула мне.

— Благодарю вас, мадам. Я уверена, отец будет счастлив!

В гримерную вошел Доминик Плювинье. Одежда на нем была заляпана сажей от автомобиля и припорошена сверху пылью каменоломен.

— Полин, ты в порядке? — бросился он ко мне. — Боже, как я переживал! Ты сможешь подняться? Я отвезу тебя домой!

Мне было приятно его беспокойство.

— Не волнуйся, Доминик, благодаря заботам мадам Бернар я прекрасно себя

чувствую и с удовольствием поеду с тобой.

Пришлось, правда, опереться на его руку, так как у меня закружилась голова, стоило мне встать с постели. Попросив репортера выйти, я надела ботинки, принесенные заботливым Жаном, и попрощалась с Сарой Бернар.

На улице стояла теплая парижская ночь. Черное бархатное небо было усыпано крупными яркими звездами. Шелестели кроны каштанов, а по бульварам прогуливались беспечные парочки. Словно не было никогда ни жутких подземелий, ни пирамид из черепов.

Доминик нежно поддерживал меня за талию, а я хромала, и каждый шаг отзывался болью в натертых ногах. Мы шли медленно, и я наслаждалась открытым пространством, вырвавшись наконец из тесных катакомб.

Смерть Улисса притупила мои чувства, а после бокала вина, поднесенного актрисой, я и вовсе впала в некоторую апатию.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — прошептал Доминик, и его гасконскии нос уперся мне в ухо.

— Спасибо, уже лучше, — ответила я, и попыталась было отстраниться от него, но он мне этого не позволил.

— Тебе сейчас надо выспаться, — произнес он таким страстным шепотом, что я усомнилась, действительно ли он хочет, чтобы я заснула.

— Да-да, ты прав.

— У тебя есть ключ от входной двери? — спросил он.

— Нет. — Я удивилась тому, что Доминик спрашивает об этом.

— А как ты попадешь домой?

— Постучу, крикну… Не знаю.

— Проблема… — Он покачал головой.

Мне стало неуютно от одной мысли, что заспанная мадам де Жаликур будет сначала долго возиться с замками, потом светить свечой мне в лицо, а утром опять примется язвить.

Мы подошли к калитке, и тут решимость оставила меня. Мне не хотелось поднимать шум и будить постояльцев. И так я уже заработала себе репутацию эксцентричной особы, которую преследуют неприятности. Чем виноваты другие жильцы, которые так же, как и я, платят за комнату?

— Я боюсь звонить в колокольчик, Доминик.

— Подожди, что-нибудь придумаем, — ободрил меня он.

Доминик достал из кармана перочинный нож и принялся ковырять им в замке. На удивление, язычок щелкнул, и калитка отворилась.

— Невероятно! — восхитилась я. — Ты можешь взламывать замки?

— И не только замки. Репортер многое должен уметь, чтобы добыть интересные сведения для газеты.

Мы тихо шли по дорожке. Под ногами хрустел гравий.

— Но как мы войдем в дом, Доминик? Дверь на засове — это не простой замок на калитке.

— Не волнуйся. Давай сначала обойдем дом.

Мы пошли кругом, стараясь не приближаться к окнам на первом этаже, и обнаружили большую лестницу, которую садовник оставил возле яблонь.

— Вот что нам надо, — прошептал Плювинье. — Где твое окно, Полин?

— Вон там, слева, на втором этаже.

Он приставил лестницу к стене, так что ее конец уперся в подоконник моего окна.

— Я поднимусь первым и отожму раму. Потом спущусь за тобой. Стой здесь и смотри по сторонам. Если заметишь что-нибудь подозрительное — позови.