Дело о золотом песке

Зябрева Юлия

Горячев усмехнулся и всё-таки кашлянул:

— Спасибо за звонок, Игорь, я, кстати, не спал. Спасибо Але за приветы, самочувствие моё поправляется… я расскажу Ярославу про то, что кто-то бывал на прииске, возможно, эта информация действительно важна.

Хотя — какая разница, был ли кто на прииске после того, как его закрыли, или не был… надо искать вертолёт.

Перекладывая трубку из руки в руку, Николай Васильевич продолжал смотреть в окно. Слегка проснувшийся голос жены вывел его из ступора, а вопрос заставил посмотреть на

давно знакомую женщину совершенно другими глазами:

— Милый, составишь мне компанию? Я хочу кофе с сыром!

Кто знает, а вдруг и она — экстрасенс?!

13 сентября 2012 года, 17:40, Хабаровск, улица Шеронова.

Дом номер три по улице Шеронова… впечатлял.

— Китайская стена! — присвистнул Игорь, окидывая удивлённым взглядом загнутую аж в двух местах под тупыми углами постройку. — Десятиэтажка!

Аля не разделяла его восторгов. Здание казалось ей уродливым и дисгармоничным. Во-первых, она искренне жалела тех жильцов, чьи квартиры пришлись на места изгибов. Воображение отказывалось представлять конфигурации сплюснуто-растянутых комнат и дизайнерские ухищрения по размещению нормальной мебели в ненормальных квартирах. Во-вторых, ей просто не нравился этот дом. От беспросветного уныния при виде дома-монстра спасало только то, что Цыганка успела переодеться в милую сердцу широкую синюю юбку и вернула на место все любимые перстни.

А Валуйский страдал от смены часового пояса, только всё хорохорился и строил из себя крутого мачо, которому хабаровские сопки не то, чтобы по плечо, а приблизительно по середину бедра. Цыганка наблюдала за ним и только усмехалась. Ей со стороны казались забавными как «хорохорки» Игоря, так и попытки Вадима-Семёна доказать московскому мачо, что здешние «мачи» ему по мачизму ничуть не уступают.

Испробовав технику «свой парень» и убедившись, что непринуждённая трескотня не впечатляет ни Валуйского, ни, тем более, Сочину, Семёнов принялся изображать немногословного «крутого мэна», даже солнцезащитные очки нацепил, модные такие, зеркальные.

Игорь тоже достал очки. Они оказались круче. Вадим снял и спрятал своё сокровище, признавая поражение.

Мужчины договорились, что, пока погода стоит хорошая, устроят опрос свидетелей во дворе дома, в беседке. Аля критично осмотрела свежеокрашенную шаткую на вид конструкцию и нехотя прошла внутрь. Пахло кошками. Одна из них, чёрная, как пантера, запрыгнула на подоконник.

— Ш-ш-ш, — сказала ей Сочина.

— Мя, — пожаловалась кошка.

— Нет, красавица. Ты мне здесь не нужна. Иди-ка ты по своим делам и не путайся под ногами…

— А я читал, что кошки магические существа, и что в гаданиях они только помогают! — проявил эрудицию Семёнов.

Цыганка стрельнула в него глазами и убила наповал:

— Ты мне тоже не нужен тут, гаджё. По крайней мере, сейчас. Иди, позови Игоря Александровича, пусть ведёт первого свидетеля… не сгорит у него там

ничего, он газ выключил, так и скажи. Всё запомнил?

— Да, многоуважаемая госпожа Сочина, так и скажу, что газ Грицких выключил…

— Хорошо, гаджё, молодец, иди… Стой!

Вадим покорно замер, не переступая порог беседки, и даже повернулся к Але.

— Если ты надеешься, что я когда-нибудь сжалюсь и попрошу тебя больше не называть меня многоуважаемой госпожой Сочиной, можешь прямо сейчас пойти вон к тому кусту, по пути надежду эту задушить и там, под кустом, зарыть. А теперь иди, гаджё!

Кажется, он всё-таки зарычал вслух.

Грицких на вид оказался ровесником Али — чуть за пятьдесят, может, чуть старше. Невысокий, коренастый, круглолицый, чуть раскосый — это про таких, как он, говорят «типичный сибиряк». Валуйский многозначительно посмотрел на Сочину поверх его головы:

— Вот, Терентий Петрович нам решил принести фотографии.

Цыганка оживилась, пересела к подоконнику, с которого согнала кошку. Косой луч солнца заиграл на браслетах и перстнях, когда она потянулась за снимками. Терентий Петрович старался не смотреть Сочиной в глаза и молчал, только замычал приветственно.

Она усмехнулась. Суеверия…

— Не бойтесь, я не глазливая, — попыталась успокоить собеседника Аля, но для того, чтобы переубедить Грицких, требовались более весомые аргументы.

Фотографии — обычные, ничем не примечательные, десять на пятнадцать — на ощупь тёплые, гладкие… четыре снимка. Сочина ахнула, вглядевшись в первый же глянцевый прямоугольник:

— Я так и думала!

— Что, что? — подвинулся к ней Валуйский (а Грицких, наоборот, отодвинулся).

— Смотри…

На фотографии стояли вдоль реки — на том же месте, где побывали сегодня Аля, Игорь и пилоты — двенадцать человек. Фото вышло не слишком удачным изначально, да ещё и выцвело, лица разобрать сложновато, одни силуэты. А мостки и тогда уже представляли собой жалкое зрелище…

Цыганка видела их иначе. Перед ней стояли на берегу девять молодых мужчин и три тени.

Она помнила их голоса среди тех, что звенели в ушах на прииске.

Только здесь можно было понять, о чём они говорят.

— Кто это? — ткнула пальцем Сочина.

— Зампред артели, Завгородний Борис, — оказалось, у Терентия Грицких вполне мужественный драматический тенор — когда он не мычит.

— Он… погиб, — извиняющимся тоном сказала Аля. — И вот этот… это кто?

— Это Паша… нет, Паша всё в шапочке ходил, а это Киряша, Михеенко Кирилл, — недоверчиво прищурился Грицких. — А что?

— Да странно с ним всё… вроде, он тоже погиб, — выдохнула Аля. — А вроде и нет. Они летели вместе, эти двое, с ними были три пилота и шесть охранников, и они все… ах, вот оно что.

— Что? — переспросили одновременно Грицких и Валуйский.

— У него же брат близнец, у Киряши. А вот это… это кто? — погладила она пальцем третий силуэт.