Дело об убийстве, или Отель «У погибшего альпиниста»

Стругацкие Братья

– Какие именно шутки вы имеете в виду? – спросил я сухо. Я был зол и разочарован. Я не ожидал, что этим занимается дю Барнстокр. Я был о старике лучшего мнения.

– Н-ну… Все это маленькие розыгрыши по поводу тени Погибшего Альпиниста. Ну, там, туфли, которые я сам у себя украл и сунул к нему под кровать… Шутки с душем… Вас я немножко помистифицировал – помните, пепел из трубки?.. Ну и тому подобное, я уж не упомню всего…

– Стол у меня испоганили тоже вы? – спросил я.

– Стол? – Он растерянно посмотрел на меня, потом оглянулся на свой собственный стол.

– Да, стол. Залили клеем, безнадежно испортили хорошую вещь…

– Н-нет, – испуганно сказал он. – Клеем… стол…

Нет-нет, это не я, клянусь вам! – Он снова прижал руки к груди. – Вы поймите, инспектор, ведь все, что я делал, было совершенно невинно, я никому не причинял ни малейшего ущерба… Мне даже казалось, что это всем нравится, а наш дорогой хозяин так прекрасно мне подыгрывал…

– Хозяин был с вами в сговоре?

– Нет, что вы! – Он замахал на меня руками. – Я имею в виду, что он… что ему это, в общем, нравилось, он же и сам немножко мистификатор, вы заметили? Как он говорит, знаете, таким особенным голосом, и это его знаменитое «позвольте мне погрузиться в прошлое…».

– Понятно, – сказал я. – А следы в коридорах?

Лицо дю Барнстокра сделалось сосредоточенным и серьезным.

– Нет-нет, – сказал он. – Это не я. Но я знаю, о чем вы говорите. Я это видел однажды. Это было еще до вашего приезда. Мокрые следы босых ног, они шли с лестничной площадки и вели, как это ни глупо, в номер-музей… Тоже шутка, конечно, но не моя…

– Хорошо, – сказал я. – Оставим это. Еще один вопрос. Записка, которую вам якобы подбросили, это тоже ваш розыгрыш, как я понимаю?

– Тоже не мой, – сказал дю Барнстокр с достоинством. – Передавая вам эту записку, я рассказывал чистую правду.

– Минуточку, – сказал я. – Значит, дело было так. Олаф вышел, вы остались сидеть. Кто-то постучал в дверь, вы откликнулись, потом глянули и увидели на полу у дверей записку. Так?

– Так.

– Минуточку, – повторил я. Я ощутил приближение новой мысли. – Позвольте, господин дю Барнстокр, а почему вы, собственно, решили, что это угрожающее послание адресовано именно вам?

– Совершенно с вами согласен, – сказал дю Барнстокр. – Уже потом я понял, уже прочитав, что, будь записка адресована мне, ее, наверное, подсунули бы под мою дверь. Но в тот момент я действовал как-то подсознательно, что ли… Ведь тот, кто постучал, слышал мой голос, то есть знал, что я здесь… Вы меня понимаете? Во всяком случае, когда наш бедный Олаф вернулся, я немедленно показал ему эту записку, чтобы вместе посмеяться над нею…

– Так, – сказал я. – И что же Олаф? Смеялся?

– Н-нет, он не смеялся… У него, знаете ли, чувство юмора… В общем, он прочел, пожал плечами, и мы тут же продолжили игру. Он оставался совершенно спокоен, флегматичен и больше ни разу не вспомнил об этой записке… А я, как вы знаете, решил, что это чья-то мистификация, и, откровенно говоря, продолжаю думать так же и сейчас… Вы знаете, в узком кругу отдыхающих, скучающих людей всегда найдется человек…

– Знаю, – сказал я.

– Вы полагаете, эта записка действительно?..

– Все может быть, – сказал я. Мы помолчали. – А теперь расскажите, что вы делали с того момента, как Мозесы ушли спать.

– Извольте, – сказал дю Барнстокр. – Я ожидал этого вопроса и специально восстановил в памяти всю последовательность своих действий. Дело было так. Когда все разошлись, а было это примерно в половине десятого, я некоторое время…

– Одну минуту, – прервал я его. – Это было в половине десятого, говорите вы?

– Да, примерно.

– Хорошо. Тогда расскажите сначала мне вот что. Не можете ли вы припомнить, кто находился в столовой между половиной девятого и половиной десятого?

Дю Барнстокр взялся за лоб длинными белыми пальцами.

– М-м-м… – произнес он. – Это будет посложнее. Я

ведь был занят игрой… Ну, естественно, Мозес, хозяин… Время от времени карту брала госпожа Мозес… Это у нас за столиком. Брюн и Олаф танцевали, а потом… нет, пардон, еще до этого… танцевали госпожа Мозес и Брюн… Но вы понимаете, мой дорогой инспектор, я совершенно не в состоянии установить, когда это было – в половине девятого, в девять… О! Часы пробили девять, и я, помнится, оглядел зал и подумал, как мало народу осталось. Играла музыка, и зал был пуст, танцевали только Брюн с Олафом… Вы знаете, это, пожалуй, единственное ясное впечатление, которое осталось у меня в памяти, – закончил он с сожалением.

– Так, – сказал я. – А хозяин и господин Мозес хоть раз выходили из-за стола?

– Нет, – сказал он уверенно. – Оба они оказались чрезвычайно азартными партнерами.

– То есть в девять часов в зале было только трое игроков, Брюн и Олаф?

– Именно так. Это я помню совершенно отчетливо.

– Хорошо, – сказал я. – Теперь вернемся к вам. Итак, после того как все разошлись, вы посидели еще некоторое время за карточным столиком, упражняясь в карточных фокусах…

– Упражняясь в фокусах?.. А, вполне возможно. Иногда в задумчивости я, знаете ли… даю волю своим пальцам, это происходит неосознанно. Да. Затем я решил выкурить сигару и направился сюда, к себе в номер. Я выкурил сигару, сел в это кресло и, признаться, вздремнул. Проснулся я словно бы от какого-то толчка – я вдруг вспомнил, что в десять часов обещал реванш бедному Олафу. Я взглянул на часы. Точного времени не помню, но было самое начало одиннадцатого, и я с облегчением понял, что опоздаю ненамного. Я наскоро привел себя в порядок перед зеркалом, взял пачку ассигнаций, сигары и вышел в коридор. В коридоре, инспектор, было пусто, это я помню. Я постучал в дверь к Олафу – никто не отозвался. Я постучал вторично, и снова без всякого успеха. Я понял, что господин Олаф сам забыл о реванше и занят какими-нибудь более интересными делами. Однако в таких вопросах я страшно щепетилен. Я написал известную вам записку и приколол ее к двери. Затем я честно прождал до одиннадцати, читая вот эту книгу, и в одиннадцать лег спать. И вот что интересно, инспектор. Незадолго до того, как вы с хозяином принялись шуметь и стучать в коридоре, меня разбудил стук в мою дверь. Я открыл, но никого не оказалось. Я лег снова и больше уже не смог заснуть.

– Угу, – сказал я. – Понятно. Значит, с того момента, как вы прикололи записку, и до одиннадцати часов, когда вы легли спать, не произошло больше ничего существенного… не было никакого шума, движения?

– Нет, – сказал дю Барнстокр. – Ничего.

– А где вы были? Здесь или в спальне?

– Здесь, сидел в этом кресле.

– Угу, – сказал я. – И последний вопрос. Вчера до обеда вы не разговаривали с Хинкусом?

– С Хинкусом?.. А, это такой маленький, жалкий… Постойте, мой милый друг… Да, конечно! Мы же все стояли возле душа, помните? Господин Хинкус был раздражен ожиданием, и я успокоил его каким-то фокусом… Ах да, леденцы! Он очень забавно растерялся тогда. Обожаю такие мистификации.

– А после этого вы с ним не разговаривали?

Дю Барнстокр задумчиво сложил губы куриной гузкой.

– Нет, – сказал он. – Насколько мне помнится – нет.

– И не поднимались на крышу?

– На крышу? Нет. Нет-нет. На крышу я не поднимался.

Я встал.

– Благодарю вас, господин дю Барнстокр. Вы оказали следствию помощь. Я надеюсь, вы понимаете, насколько неуместны были бы сейчас новые мистификации. (Он молча замахал на меня руками.) Ну, вот и хорошо. Я очень советую вам принять таблетку снотворного и лечь спать. На мой взгляд, это лучшее, что вы можете сейчас сделать.