Дело об убийстве, или Отель «У погибшего альпиниста»

Стругацкие Братья

Симонэ снова загоготал было, но сразу же сделал серьезное лицо.

– Вероятно, нам придется провести весь день в доме, – сказал дю Барнстокр. – Выходить, вероятно, не разрешается…

– Почему же? – возразил я. – Сколько угодно. И чем больше, тем лучше.

– Удрать все равно не удастся, – добавил Симонэ. – Обвал. Мы здесь заперты – и надолго. Идеальная ситуация для полиции. Я бы, конечно, мог удрать через скалы…

– Но? – спросил я.

– Во-первых, из-за этого снега мне не добраться до скал. А во-вторых, что я там

буду делать?.. Послушайте, господа, – сказал он. – Давайте прогуляемся по дороге – посмотрим, как там в Бутылочном Горлышке…

– Вы не возражаете, инспектор? – осведомился дю Барнстокр.

– Нет, – сказал я, и тут вошли Мозесы. Они тоже были как огурчики. То есть мадам была как огурчик… как персик… как ясное солнышко. Что касается Мозеса, то эта старая брюква так и осталась старой брюквой. Прихлебывая на ходу из кружки и не здороваясь, он добрался до своего стула, плюхнулся на сиденье и строго посмотрел на сандвичи перед собой.

– Доброе утро, господа! – хрустальным голоском произнесла госпожа Мозес.

Я покосился на Симонэ. Симонэ косился на госпожу Мозес. В глазах его было какое-то недоверие. Потом он судорожно передернул плечами и схватился за свой кофе.

– Прелестное утро, – продолжала госпожа Мозес. – Так, солнечно! Бедный Олаф, он не дожил до этого утра!

– Все там будем, – провозгласил вдруг Мозес хрипло.

– Аминь, – вежливо закончил дю Барнстокр.

Я покосился на Брюн. Девочка сидела нахохлившись, уткнувшись носом в чашку. Дверь снова отворилась, и появился Луарвик Л.Луарвик в сопровождении хозяина. Хозяин скорбно улыбался.

– Доброе утро, господа, – произнес он. – Позвольте представить вам господина Луарвика Луарвика, прибывшего к нам сегодня ночью. По дороге его постигла катастрофа, и мы, конечно, не откажем ему в нашем гостеприимстве.

Судя по виду господина Луарвика Луарвика, постигшая его катастрофа была чудовищной, и он очень нуждался в гостеприимстве. Хозяин был вынужден взять его за локоть и буквально впихнуть на мое старое место рядом с Симонэ.

– Очень приятно, Луарвик! – прохрипел господин Мозес. – Здесь все свои, Луарвик, будьте как дома.

– Да, – сказал Луарвик, глядя одним глазом на меня, а другим на Симонэ. – Прекрасная погода. Совсем зима…

– Это все чепуха, Луарвик, – сказал Мозес. – Поменьше разговаривайте, побольше ешьте. У вас истощенный вид… Симонэ, напомните-ка, что там было с этим метрдотелем? Кажется, он съел чье-то филе…

И тут наконец, появился Хинкус. Он вошел и сразу остановился. Симонэ пустился вновь рассказывать про метрдотеля, и пока он объяснял, что названный метрдотель не ел никакого филе, а все было как раз наоборот, Хинкус стоял на пороге, а я смотрел на него, стараясь при этом не упускать из виду и Мозесов. Я смотрел и ничего не понимал. Госпожа Мозес кушала сливки с сухариками и восхищенно слушала унылого шалуна. Господин Мозес, правда, покосился на Хинкуса кровавым глазом, но – с

полнейшим равнодушием и сразу же снова обратился к своей кружке. А вот Хинкус с лицом своим совладать не сумел.

Сначала вид у него сделался совершенно обалделый, как будто его ударили веслом по голове. Затем на лице явственно проступила радость, исступленная какая-то, он даже заулыбался вдруг, совершенно по-детски. А потом злобно оскалился и шагнул вперед, сжимая кулаки. Но смотрел он, к моему величайшему удивлению, не на Мозесов. Он смотрел на Барнстокров: сначала в полнейшем обалдении, потом с облегчением и радостью, а потом со злобой и с каким-то злорадством. Тут он перехватил мой взгляд, расслабился и, потупившись, направился к своему месту.

– Как вы себя чувствуете, господин Хинкус? – участливо наклоняясь вперед, осведомился дю Барнстокр. – Здешний воздух…

Хинкус вскинул на него бешеные желтые глазки.

– Я-то себя ничего чувствую, – ответствовал он, усаживаясь. – А вот каково вы себя чувствуете, а?

Дю Барнстокр в изумлении откинулся на спинку стула.

– Я? Благодарю вас… – Он посмотрел сначала на меня, потом на Брюн.

– Может быть, я как-то задел… затронул… В таком случае я приношу…

– Не выгорело дельце! – продолжал Хинкус, с остервенением запихивая себе за воротник салфетку. – Сорвалось, а, старина?

Дю Барнстокр был в совершенном смущении. Разговоры за столом прекратились, все смотрели на него и на Хинкуса.

– Право же, я боюсь… – Старый фокусник явно не знал, как себя вести. – Я имел в виду исключительно ваше самочувствие, никак не более того…

– Ладно, ладно, замнем для ясности… – ответствовал Хинкус.

Он обеими руками взял большой сандвич, краем заправил его в рот, откусил и, ни на кого не глядя, принялся вовсю работать челюстями.

– А хамить-то не надо бы! – сказала вдруг Брюн.

Хинкус коротко глянул на нее и сейчас же отвел взгляд.

– Брюн, дитя мое… – сказал дю Барнстокр.

– Р-распетушился! – сказала Брюн, постукивая ножом о тарелку. – Пьянствовать меньше надо…

– Господа, господа! – сказал хозяин. – Все это пустяки!

– Не беспокойтесь, Сневар, – поспешно сказал дю Барнстокр. – Это какое-то маленькое недоразумение… Нервы напряжены… События этой ночи…

– Понятно, что я говорю? – грозно спросила Брюн, наставив на Хинкуса черные окуляры.

– Господа! – решительно вмешался хозяин. – Господа, я прошу внимания! Я не буду говорить о трагических событиях этой ночи. Я понимаю – да, нервы напряжены. Но, с одной стороны, расследование судьбы несчастного Олафа Андварафорса находится сейчас в надежных руках инспектора Глебски, который по счастливому стечению обстоятельств оказался в нашей среде. С другой же стороны, нас вовсе не должны нервировать то обстоятельство, что мы оказались временно отрезаны от внешнего мира…

Хинкус перестал жевать и поднял голову.