Дело принципа

Измайлов Андрей

Тут я отмечаю, что Цеппелин все так же лежит, но зато еще кто-то идет. Прямо на меня. Я думаю: ладно, сволочь, я с тобой и одной левой и без очков справлюсь!

А "сволочь" вдруг говорит голосом Сашки:

– Точка, точка, запятая, минус - рожица кривая. Ручки, ножки, огуречик... Все у тебя на месте, вставай! Рожица кривая! Конверт помял, все-таки!

Я расплываюсь и думаю, что надо же - ведь всего месяц как познакомились, а уже прикипели друг к другу. Но сердито спрашиваю, что это за фокусы. Он мне начинает молоть чепуху про:

как лежал он на диване, читал какую-то макулатурную книжку, как там один шевалье на дело идет, а товарища своего дома оставляет, как тот, само собой, не сидит дома, а идет следом, как потом такое начинается, что без товарища этому самому шевалье точно бы каюк пришел. Он городит мне все это и массирует плечо. Утешает, что "трофею" моему еще хуже - лежит себе.

"Трофей", то бишь Цеппелин, перестает нюхать асфальт, встает на четвереньки и трясет головой, начинает ориентироваться во внешнем мире. И спрашивает:

– Легавые?

– Проницательный!
– радуется Сашка, дуя на ободранные костяшки пальцев...

– Закурить дадите?
– спрашивает Цеппелин. Девушки его любить не будут. Точно! Во всяком случае, с недельку. Теперь у него "лицо в клеточку". Здорово по асфальту проехался.

– Мы как-то не употребляем, - говорю.

– На допросе в кино всегда предлагают курить.

– Так то в кино, и то на допросе!
– Я ловлю у себя интонации Куртова при его разговорах со мной...
– А вы не в кино. И не на допросе. Просто... пригласили для дружеской беседы.

– В этот допр!

– Это райотдел внутренних дел, - мягко поправляю его и "стреляю" сигарету у дежурного для Цеппелина.

– Бедно живете, - говорит Цеппелин.
– Что, с фильтром не нашлось? У меня от "Шипки" изжога... А это кто? Я его знаю, видел как-то.

– Это свидетель, - объясняю.

Сашка делает кольцо большим и указательным пальцем. Мол, да свидетель, и еще какой!

А я думаю, что про изжогу от "Шипки" Цеппелин мог ввернуть не просто так. Или это снова моя "мешанина"? Слишком сложно. У него сейчас голова скорее всего занята тем, как выбраться из сегодняшней ситуации.

– Так расскажите нам, дорогой товарищ, как вы определили, что мы с вами разного поля ягоды.

– Сумка хипповая, "диск" свежий, а сам - в костюмчике гэдээровском за полста. Явная лажа!
– охотно объясняет Цеппелин. Как же ему не показать, что он мудр, а кругом недоумки какие-то. Еще он зевает. И говорит:

– Слушайте, мне в одиннадцать нужно быть в одном месте.

– Ничего не получится, - вздыхаю я.
– В одиннадцать вы будете в другом месте.

– Не имеете права! Это незаконно!

– Законно, законно, - успокаиваю я его... и себя.
– Групповое избиение, злостное хулиганство. Еще как законно!

– И фарцовка!
– совершенно некстати встревает свидетель Панкратов Александр.

– Я вам не Хай-файщик!
– оскорбляется Цеппелин.
– Нечего на пушку брать. Не было фарцовки!

Вот скорее товарищ милиционер по сто пятьдесят четвертой проходит. Я и не продавал ничего, а он как раз продавал. Тут я и решил пощупать, что за нехороший гражданин такой. Прощупаю, решил, и сдам в милицию!

Куражится!..

– Ничего себе "щупки", - восхищаюсь я, потирая плечо.
– И часто в тебе гражданская бдительность просыпается?

– Не поверите, товарищ милиционер! Первый раз!
– продолжает куражиться.

– Не поверю, - соглашаюсь я.
– Как минимум, второй. Нет?

– Нет.

– А журналист? Полгода назад?

– Фельетон читали?

– И фельетон.

– Там же все написано. Мило поговорили. О современных ритмах, о классике. Тепло распрощались... Там же так и написано...

Да-а... Вот такой пошел фарцовщик - неглупый, ироничный. А что? Гатаев ни заявления, ни звонка к нам не сделал. При мордобое лишних свидетелей не было. Только непосредственные участники. Все правильно...

– А потом?

– Что потом?

– Где ты был в ночь на двадцать седьмое августа? От полуночи до трех?

Тут подумал я, что кажется - пустой номер. И про изжогу от "Шипки" я перемудрил - на самом деле моя "мешанина". Потому, что Цеппелин был бы готов к ответу. А он не готов. Искренне задумался. Потом сказал:

– Спал я, кажется...
– И хмыкнул: - А с кем - не скажу! Куда-то не туда вас понесло, товарищ милиционер. Извините, не знаю звания-отчества.

Я ему возразил, что время покажет. Но уже из чистого упрямства. Вызвал дежурного. Проводите гражданина в изолятор, говорю.

– На-а-армальный у меня отпуск получается!
– Сашка ворчит.
– Только и делов, что по закоулкам милиционеров спасать! Да еще свидетелем торчать...
– Саданул по "Яве" ногой. Завелась.

Он на ней меня, оказывается, по закоулкам спасать ездил.

Сели, поехали домой. Я ему в спину говорю:

– Завтра мы тоже подождем с мотопробегом, Саш. С Цеппелином надо будет заканчивать - считай, весь день вылетит в райотделе. И мне еще надо кое-куда сходить (про Садиева думаю).

– А иди ты!.. Кое-куда!!!
– перекрикивает Сашка тарахтение.
– Дожди зарядят!!! А я тут!!! С тобой!!! Как последний!!!

– Ты чего орешь!!!
– ору я.

– Так ведь тарахтит... коляска-то...
– тормозит Сашка "Яву". Приехали.
– Вот и ору.

Посмеялись. Потом я ему излагаю программу на завтра. Я иду к одному спекулянту, а Сашка (друг ты мне или нет?) сидит с телефонной книгой и обзванивает всех абонентов на "Ив.". Это не считая Цеппелиновой волокиты. Сашка говорит, что мало мне злой брюнет мозги вправил, что мое какое дело, что... старая песня.

Объясняю, что для меня это дело принципа. И думаю, что для Гатаева вся его работа была делом принципа. А теперь для меня дело принципа раскрутить обстоятельства смерти Гатаева.