Дело Варнавинского маньяка
Шрифт:
— Вот удружили так удружили, Лексей Николаич! Люблю хороший-то чай, но он для меня дороговат. А эдакого и не пил никогда! Спасибо.
— Подождите, еще и не такой пить станете. Рукавицын вступил в обязанности управляющего временно, но вот помощником он будет постоянным. И деятельным. А забот в Нефедьевке полон рот. На кого Евлампию Рафаиловичу опереться? На таких, как вы. Бросайте-ка вы свое бурлачество да переходите тоже ко мне на службу, под его начало.
Оденцов вздохнул:
— Ох, как нужда одолела… Колотишься, будто рыба об лед, а подати все одно заплатить не из чего… Но вам, верно, уж идтить пора? Я мужиков давеча предупредил, они ждут, даже в поле многие
— Да, пора начинать. С кого первого?
— Да хоть с меня и начните. Для правдоподобия. Экая у вас, Лексей Николаич, борода-то выросла, за одну ночь. Не оторвется, ежели дернуть?
— Смотря как дергать станут.
Оденцов долго рассматривал Лыкова, потом сказал:
— Ловкая работа! Ну, поехали. Вот образа, глядите.
Сыщик, войдя в роль, переворошил у хозяина весь киот. И действительно выменял за червонец одну закопченную, изъеденную жучком доску. Трефил Осипович, очень довольный свалившимся на него доходом, поспешно надел гречневик [55] и собрался вести коммерсанта по деревне. Однако, выйдя на улицу, они обнаружили возле избы сразу четырех мужиков. При виде покупателя они загалдели:
55
Гречневик — крестьянская шляпа.
— Начните с меня, уважаемый! Я первый очередь занимал!
— У меня самые лучшие во всей деревне образа!
— А я таку книгу храню! Ветхая — страсть… И картинки имеются.
И Лыков пошел по деревне один — крестьяне передавали его с рук на руки.
Никаких выдающихся находок в Бочкарихе, конечно, не оказалось. Не нашлось редких икон дониконианского письма, рукописных старинных книг или раскольничьих посланий. Чаще всего Лыкову попадались Часовники и Псалтири прошлого века. Обнаружилось два списка «Ответов на 130 вопросов Нижегородского епископа Питирима», за которые участники богословского спора заплатили в 1729 году жизнью. Алексей купил за пятнадцать рублей «Писание» Иосифа Артемьева, изготовленное на знаменитом острове Ветка. Этот остров на реке Сож под Гомелем стал центром старообрядчества после изгнания скитов с Иргиза. Приобрел сыщик и пару Часовиков видом постарше. Вдруг у хитрого неприятного старика с провалившимся носом нашлось кое-что действительно интересное. «Десять тетрадей, а в них списки с отписок к великому государю» были датированы 7162 годом «от сотворения мира», то есть 1654-м по современному исчислению. Алексей без разговоров дал деду пятьдесят рублей. Еще у одного сельчанина он сторговал медный складень с финифтью поморского литья и старинный образ Богородицы Абалацкая Знамение.
Так, переходя от избы к избе, Лыков обошел всю деревню. Заглянул и в дом напротив ветлы. Молодуха, что попалась ему давеча с ведрами, провела сыщика в пустую горницу и указала на киот.
— А строгий муж где?
— Овин починяет.
— Зови.
Молодуха повернулась, чтобы выйти. Лыков ухватил ее сзади за пышную задницу и крепко ущипнул.
— Охальник! — взвизгнула довольная баба. — Синяк будет — что я мужу скажу? Управы на вас, городских безобразников, нету…
После долгих нудных торгов, чтобы не обижать хозяйку, сыщик купил у ее мужа за пятишницу еще одну Псалтирь. Он возвращался к Оденцову, неся свои приобретения под мышкой, завернутые в тряпицу, и думал, сколько ему даст за них Степан Горсткин. Выбрасывать собственные средства на оперативную разработку Алексею было жалко. Горсткин служил «по особым поручениям» в беглопоповской
— Ты, што ли, образа торгуешь?
— Не торгую, а вымениваю. Грех божьим ликом торговать — али не знаешь? Только ты, дядя, поздно спохватился. В Бочкарихе я уже закончил, сейчас покупки сложу и поеду в Замешаиху.
— Не болтай, у меня ты не был. Я особняком проживаю, на выселке.
— И есть чего посмотреть? Время деньги, дядя.
— Садись, сам увидишь.
— А с выселка я все это на горбу потащу? Шалишь. Встань у оденцовской избы, я руки освобожу.
Так Лыков оказался в починке, ради разведки которого он и замыслил весь этот маскарад.
Выродов расположился в двух верстах от Бочкарихи, в лесной чаще. Большой, крытый тесом пятистенок, просторный двор с конюшней и хлевом, вокруг усадьбы — высокий забор. Выглядело хозяйство добротно, но угрюмо.
Ворота распахнул молодой мужик, тоже грубоватой наружности — видимо, сын. Тщательно пошаркав об траву сапогами, Алексей снял картуз и вошел в избу. Неприятное ощущение не покидало его. Как они тут живут, посреди леса? Солнечный свет почти не проникал в окна, из-за чего в горнице казалось зябко. Со скамьи прочь прыснули дети, мальчик и девочка с затурканными лицами. Вошла сноха с таким же лицом, спросила робко:
— Самовар ставить, тятенька?
— Опосля. Брысь отсюдова, дело у нас.
И женщина тут же исчезла.
— Во, смотри. — Хозяин подвел Лыкова к киоту, действительно весьма обширному.
— Темно тут у тебя. Лампу дай!
— Обойдешься — масло средь бела дня жечь. Тащи на улицу да пялься там, сколько хошь.
Лыков крякнул, механически перекрестил лоб и принялся снимать иконы и складывать их на стол. Некоторые, что поновее, он оставлял. Выродов стоял рядом и наблюдал за каждым его движением. Набрав десятка полтора досок, сыщик сгреб их в охапку и понес на крыльцо. Сел там на свету, вынул сильную лупу и принялся внимательно изучать образа:
— Та-а-ак… Это у нас кто? Это у нас Савватий Соловецкий… А тут? Алексий Митрополит, кажись…
Алексей перебрал все иконы и отложил из них только две:
— Сколь за них хочешь?
— А чево ты просишь?
— У меня купец знакомый Богородиц собирает. Много уже скопил. Тут у тебя Млекопитательница и Благоуханный Цвет. Почем отдашь?
— Энти-то? Самые старинные! Память о родителе! По сто рублей за штуку, меньше — ни-ни.
— Ты что, дядя, с бани упал? Я серьезно спрашиваю.
— И я сурьезно. Ты глянь, како письмо! Щас так уже не умеют!
— Письмо как письмо. На Ветке сделано, меньше ста лет назад.
— Да рази они по ста рублев не стоят? Эдаки хороши образа!
— Может, и стоят, токмо не в Бочкарихе, а в Москве. Где же тогда мой интерес?
Мужик задумался.
— На, сам с ними в Москву езжай, и сам торгуй.
Лыков с сердитым лицом встал, сунул иконы в руки хозяину и напялил на голову картуз:
— На дорогу больше изведешь!
Выродов решился:
— Ладно, погоди. А ты сколько даешь?
— За эту двадцать, за ту двадцать пять.
Крестьянин стоял и задумчиво теребил неопрятную бороду.
— Ну, по рукам, что ли? А то ведь я пойду. В Замешаихе, чай, не хуже куплю.
— А! Ладно. По рукам. Давай деньги.
Тут со двора вышел сын:
— Тятя, надо бы соли купить. А то на таку ораву не хватит.
— Пшел отсель! голова вертяча…
Сын бегом кинулся обратно в ворота.
— Ну, гони деньгу и вали отседова.