Дело Варнавинского маньяка
Шрифт:
— Слушаюсь. Так как насчет Фороскова? Можно мне его стрельнуть? Скользкий и тертый, сразу видать. Обещает дать в Костроме на допросе ложный донос, замешать и меня, и вас!
— А кто его, дурака, в Кострому отпустит?
— Он политику хочет здесь показать, на первом допросе. Тогда, по закону, далее мы его держать не имеем права, а обязаны сразу же доставить в Кострому, в губернское жандармское управление. А там, сами понимаете… Обнаружу, говорит, ваше все мздоимство!
— Ну и скотина!
— Часть краденых вещей я при нем оставлю, а ценное
— Грабеж раскрыть — это хорошо. Это очень кстати. А то Кострома уже ногами топает. К нам выехал с инспекцией советник губернского правления Ниродлюрцов. Дождались! Ищи, Щукин, ищи мне маньяка! Или хоть кандидата представь на эту должность!
— Овец не стало, так и на коз честь пала? — ухмыльнулся надзиратель.
— Кого хочешь, но предъяви!
17. Ваня Модный
Форосков зашел в знакомый кабак в четвертом часу. Варнавинцы, как и все истинные русаки, считали своим долгом напиться в воскресный вечер до потери чувств. Заведение Коммерческого ломилось от посетителей. Многие, не имея где сесть, пили и закусывали стоя. Иногда из-за места на скамье вспыхивали злые потасовки. В таких случаях хозяин кивал Ване Модному. Из-за «табль дота» вставали два-три горчишника и вышвыривали буянов на улицу. Водка лилась рекой. Казалось, весь город пройдет сегодня мимо стойки Нила Калиновича…
Два пьяных в стельку мужика прямо посреди комнаты наяривали «Барыню». Перебивая их, компания артельщиков в углу, сбиваясь с мотива, орала в голос:
Чибирики чок чибири! Комарики мухи комары!Несколько выпивох уже валялись по углам; кого-то с плачем уводила домой жена. Расхристанный, в одной рубахе, детина подскочил к кабатчику:
— Нил Калиныч, налей в долг! Я ж… завсегда ж… всей душой!
— Сегодня за деньги, а в долг завтра, — отрезал Коммерческий.
— А-а! Костяная яишница! У тебя от скупости из зубов кровь идет!
Детина снял с себя суконный фартук и бросил на стойку:
— Во сколь ценишь вещь? Гля, новый совсем! Полуштоф всего прошу!
— Твоя дурная голова столько не стоит, а ты дрянной передник за полуштоф. Пшел прочь!
— Нил Калиныч! Душа просит… Вот, чертогон возьми, он селебряный!
Детина сорвал с себя и протянул кабатчику нательный крест на гайтане. Коммерческий внимательно его осмотрел и молча налил косушку. Парень радостно схватил стакан и вернулся за стол.
— Видите, с каким народом приходится дело иметь, — пожаловался кабатчик Петру. — Галманы! Ох, грехи наши… Вы с Иван Иванычем поговорили?
— Довелось.
— Сторговались? Можно вам тут оставаться?
— Жаден больно ваш Иван Иваныч. Попробовал сначала взять меня на фу-фу, поддеть на шаромыгу. Но на итог сторговались.
— Ну
— Бог в наших делах ни при чем, Нил Калинович. Вы вот обещались пару человечков приискать, помните?
— Помню. Вы сначала прописаться были должны. Вот теперь, ежли прописались, и начну искать. Приходите сюда послезавтрава, ближе к ночи. Будет уже кого смотреть.
— Лады. А сейчас я хотел бы с Ваней Модным потолковать. Спотворите?
— Попробую, но не обещаю. Капризный. Может и не захотеть…
— А вы попросите.
Коммерческий ушел в угол и там долго шептался с главарем горчишников. Наконец, Ваня согласно кивнул.
Петр протолкался сквозь плотную толпу. Селиванов сидел в окружении своих подданных и смотрел на незнакомца без особого интереса:
— Чего тебе?
Форосков без церемоний взял ближайшего к нему горчишника за волосы и одним рывком сбросил на пол. Парень вскочил, матерясь, и полез в сапог. Не обращая на него внимания, Петр уселся на освободившееся место и сказал вполголоса:
— Надо потолковать глаз-на-глаз.
— По кой ляд? Ты вообще кто, дядя?
— Завтра в семь утра на стрелке, у дальнего оврага. Будем делать из тебя богатого человека.
— Я и так богатый!
— Не ты, а твой папаша.
— Так рано я не встаю, давай к обеду.
— В семь. Не придешь — другого найду. А ты продолжишь у папаши побираться.
Форосков встал и пошел к выходу. Однако успел заботливо спросить сброшенного им горчишника:
— Не ушибся? А ты водки к голове приложи — помогает.
Как и ожидал сыщик, Ваня Модный явился на встречу. Хочется быть богатым!
— Вот что, парень, — сказал ему Форосков. — Я человек пробойный [66] , долго болтать не люблю. Есть мысль. Тебе выгодно, и мне выгодно. Если не сглупишь, через месяц станешь хозяином отцовского дела.
— Ты все же кто таков?
— Зови меня Петром Зосимовичем.
— Перестань загадки загадывать! — рассердился купеческий сын. — Объясни толком. Как папаша мне свое дело передаст? Ты его не знаешь. Он до соборования ничего не перепишет! Грозится даже в наследстве ограничить за мое дурное поведение.
66
Пробойный — дерзкий (жарг.).
— Все, Вань, можно решить одним днем. Даже одной минутой.
— Как?
— Я твоего папашу удавлю, и ты войдешь в наследство. А мне за то заплатишь.
Селиванов стоял, словно оглушенный обухом. Он смотрел на «темного человека» молча, вытаращив глаза, и беззвучно шептал что-то губами. Потом воровато оглянулся:
— Это он вас подослал? Папаша?
— Я твоего папашу в глаза не видел.
— Вы… вы всерьез предлагаете мне убить отца?
— Конечно, всерьез. Мне болтать некогда.