Дело вдовы Леруж
Шрифт:
Военный взял стул и придвинул его м-ль д'Арланж.
Граф понял, что он здесь лишний. Придется, видимо, представиться и объяснить причину визита.
— Господа, прошу извинить меня за вторжение. Я не думал, что помешаю вам, когда просил разрешения подождать Ноэля, с которым мне крайне необходимо увидеться. Я — граф де Коммарен.
Услыхав эту фамилию, отставной военный отпустил стул, за спинку которого еще держался, и выпрямился. Глаза его гневно сверкнули, и он сжал кулаки. Он уже намеревался что-то сказать, но удержался и, наклонив голову, отступил
Ни граф, ни двое остальных мужчин не заметили этой вспышки, но она не ускользнула от внимания Клер.
И пока Клер, изрядно озадаченная, усаживалась, граф, тоже весьма смущенный своим вторжением, подошел к священнику и тихо спросил:
— Простите, господин аббат, каково состояние госпожи Жерди?
Доктор, обладавший чутким слухом, услышал вопрос и тут же подошел к ним. Ему было лестно поговорить с таким, можно сказать, знаменитым человеком, как граф де Коммарен, и вообще познакомиться с ним.
— Надо полагать, господин граф, до утра она не доживет, — сообщил он.
Граф сжал руками виски, словно ощутив боль. Он не решался продолжать расспросы. И все же после секунды молчания негромко произнес:
— Она в сознании?
— Нет, сударь. По сравнению со вчерашним вечером в ее состоянии произошли большие перемены. Всю ночь она была сильно возбуждена, временами начинала бредить. С час назад появилась надежда, что она придет в себя, и мы послали за господином кюре.
— К несчастью, напрасно, — заметил священник. — Она все так же без сознания. Бедная женщина! Я уже лет десять знаю ее и почти каждую неделю заходил к ней. Благороднейшее сердце!
— Она должна ужасно страдать, — сказал доктор.
И почти тотчас же, как бы в подтверждение его слов, из соседней комнаты, дверь в которую была приотворена, донеслись приглушенные крики.
— Слышите? — весь дрожа, спросил граф.
Клер ничего не поняла в этой странной сцене. Ее угнетали мрачные предчувствия, ей казалось, будто она окунулась в атмосферу несчастья. Она испытывала страх. Девушка встала и подошла к графу.
— Она там? — спросил г-н де Коммарен.
— Да, сударь, — резко ответил старик военный, который тоже присоединился к беседующим.
В другое время граф несомненно обратил бы внимание на тон офицера и почувствовал бы себя задетым. Но сейчас он даже не взглянул на него. Он ничего не замечал. Ведь совсем рядом была она. Мыслями г-н де Коммарен витал в прошлом. Ему казалось, что только вчера он навсегда ушел от нее.
— Мне хотелось бы взглянуть на нее, — с какой-то робостью попросил он.
— Это невозможно, — отрезал военный.
— Почему? — растерянно спросил граф.
— Господин де Коммарен, позвольте ей хотя бы умереть спокойно, отвечал тот.
Граф отшатнулся, словно на него замахнулись. Он встретился взглядом со старым солдатом и опустил глаза, будто подсудимый перед судьей.
— Отчего же, я думаю, что господин граф может войти к госпоже Жерди, вмешался врач, который предпочитал ничего не замечать. — Вероятней всего, она и не увидит его, но даже если…
—
Старик военный задумался и наконец сказал графу:
— Что ж, войдите. Может быть, такова воля божья.
Граф покачнулся. Доктор хотел его поддержать, но граф мягко отвел его руку.
Врач и священник вошли следом за ним, а Клер и отставной военный остались в дверях, которые находились как раз напротив кровати.
Граф сделал несколько шагов, но вынужден был остановиться. Он хотел, но не мог подойти к постели.
Неужели эта умирающая — Валери?
Увядшее, искаженное лицо ничем не напоминало прекрасную, обожаемую Валери его юности. Он не узнавал ее.
Зато она узнала, верней, угадала, почувствовала его. Словно гальванизированная какой-то сверхъестественной силой, она приподнялась, и граф увидел ее исхудавшие руки и плечи. Яростным движением она смахнула с головы компресс из колотого льда, откинула назад все еще густые волосы, влажные от воды и пота, которые разметались по подушке.
— Это ты, Ги! — вскричала она. — Это ты!
Граф внутренне содрогнулся.
Он был недвижен, как бывают, по народному поверью, недвижны те, кого поразит молния, но стоит только прикоснуться к ним, и они рассыпаются в прах.
Он не мог увидеть то, что заметили остальные: как преобразилась больная. Искаженные черты вдруг смягчились, лицо озарилось счастьем, ввалившиеся глаза просияли нежностью.
— Наконец-то ты пришел, Ги, — облегченно вздохнула она. — Господи, как давно я тебя жду! Ты даже не можешь представить, сколько я выстрадала из-за нашей разлуки. Я давно умерла бы от горя, если бы меня не поддерживала надежда снова увидеться с тобой. Тебя не пускали ко мне? Кто? Твои родители? Бессердечные люди! И ты не мог им сказать, что никто в мире не любит тебя так, как я? Нет, не поэтому, я вспомнила… Я же помню, какое у тебя было бешеное лицо, когда ты уходил от меня. Твои друзья решили разлучить нас, они сказали, что я обманываю тебя с другим. Что плохого я им сделала? Почему они так враждебны ко мне? Они позавидовали нашему счастью. Мы были так счастливы! Но ты не поверил этой нелепой лжи, ты презрел ее и пришел ко мне.
Монахиня, видя такое нашествие в комнату больной, оторопело поднялась.
— Надо быть безумцем, чтобы поверить, будто я изменяла тебе, продолжала умирающая. — Разве я не принадлежу тебе? Чего я могла ждать от другого, если ты уже все мне дал? Разве я не вверилась тебе душой и телом с первого же дня? Я без борьбы предалась тебе, я чувствовала, что родилась, чтобы стать твоей. Ги, неужели ты забыл? Я плела кружева и едва зарабатывала на жизнь, а ты мне сказал, что изучаешь право и еще что ты небогат. Я думала, что ты во всем себе отказываешь, чтобы немножко меня порадовать. Ты захотел, чтобы мы привели в порядок нашу мансарду на набережной Сен-Мишель. Какая она стала красивая, когда мы с тобой оклеили ее обоями в цветочек!